«Никто не хочет понять, что такие дети обречены»
Пять часов автомобилем от Москвы, разбитые дороги, старые, покосившиеся дома. На окраине маленького городка, почти в лесу, затерян интернат для детей с глубокой умственной отсталостью. Сюда невозможно зайти случайно, а многие жители городка о существовании интерната даже не знают. Это старая традиция: размещать такие учреждения вдали от людских глаз. Чтобы не портить настроение гражданам, которые считают, что инвалидов у нас нет.
Новогодние праздники иногда единственный способ для человека со стороны войти в такое учреждение. Увидеть, как там, внутри, все устроено. Мы, волонтеры, привезли в интернат подарки. Я о нем много слышала (в прошлом году здесь умер ребенок, был скандал) и готовилась к худшему. Но с виду это оказалось почти стандартное учреждение: старые, но крепкие кирпичные стены, новые стеклопакеты, чистые пустые коридоры. И двор — чистый и пустой. У окон второго этажа сгрудились воспитанники интерната.
Директор, всю свою жизнь проработавшая в системе образования, жаловалась на многочисленные проверки, которые начались после смерти маленького воспитанника. Комиссии установили, что ребенок умер от тяжелого неизлечимого заболевания, но общественность подняла такой крик, что два месяца в интернате никто не мог работать.
— Никто не хочет понять, что такие дети обречены.
— А есть такие, кто не обречен?
— Конечно. Вот, например, наши спортсмены.
Директор показывает нам альбомы с фотографиями воспитанников, участвующих в различных соревнованиях. На некоторых фотографиях подростки запечатлены рядом с известными российскими спортсменами, изредка приезжающими сюда в рамках благотворительных программ. Подростки выглядят счастливыми: на них новая спортивная форма, с ними рядом известные люди. В этой части, где нет «обреченных», директор, несомненно, сумела использовать свой потенциал организатора.
Мы выгружаем подарки и просим показать нам интернат. Директор соглашается показать только первый этаж. Это как раз те самые «обреченные», о которых она говорила. Отделение почему-то называется «Милосердие». Здесь лежат тяжелые дети. Они не ходят. В первой же небольшой комнате — девять детей. И одна няня на всех. Дима с ДЦП в свои одиннадцать лет выглядит на четыре. Ребенок не может даже сидеть, но радостно реагирует на игру, включается в диалог. Контакт устанавливается сразу, мальчик хохочет, играет моими пальцами. Когда директор поторапливает меня, он пугается, хватает мою руку и не отпускает. В соседней кроватке Света с синдромом Дауна. Ребенок с таким диагнозом может ходить, играть, рисовать, заниматься в группе, но Света все время лежит. «Почему не ходит? Не хочет». Здесь почти все дети такие. Они могли бы двигаться, если бы хотели. Но они не хотят. Нет стимула, нет близкого человека, который бы радовался их маленьким победам. Света плохо набирает вес, жалуется няня. «Вроде бы кормят их хорошо, а они худеют».
Нам показывают еще одну «детскую»: несколько детей с синдромом Дауна раскачиваются из стороны в сторону как маятники. Подросток с искривленными ногами лежит, уставившись в потолок. В комнате слишком жарко. «Вы с ними гуляете?» — спрашиваю я. Няня мешкает с ответом, вместо нее отвечает директор: «Конечно». Уверенности в ответе не слышно. Часом раньше она жаловалась, что не хватает персонала, детских инвалидных кресел и колясок… Мы предлагаем помощь волонтеров, которые будут приезжать и гулять с детьми. Директор качает головой: «Что вы, зачем! Как я могу доверить людям со стороны детей? Мы и сами справимся».
Потом она показывает нам отремонтированный недавно спортзал с елкой посреди. Новые кресла «под кожу». Новую сцену. Стеклопакеты. Шторы. Подробно рассказывает, кто из благотворителей участвовал.
В этом пустом зале мы проводим полчаса — вдвое дольше, чем в блоке «Милосердие». Директор рассказывает, что сюда приезжал известный артист, пел красивые песни для сотрудников.
— А дети слушали? — спрашиваем.
— Нет, они же этого не понимают,— удивленно говорит директор. Спохватившись, поправляется:
— Ну тех, кто более или менее способен воспринимать, мы, конечно, позвали.
После этих слов становится понятно, что этот показательный зал с прекрасным ремонтом, елкой и новыми креслами предназначен не для детей, а для сотрудников и что в списке приоритетов руководства интерната дети с тяжелой инвалидностью, «обреченные», далеко не на первом месте.
Потом нам показали сенсорную комнату с прекрасной юной девушкой-психологом, из беседы с которой сложилось ощущение, что с тяжелыми детьми здесь не работают, потому что, во-первых, их некому сюда носить, а во-вторых, здесь не совсем понимают, что с ними делать.
— Может быть, вам нужна помощь специалистов, коррекционных педагогов, которые могли бы обучать ваших сотрудников?
— Да, это было бы неплохо.
— А разве нет государственных программ, которые позволяли бы вам повышать квалификацию сотрудников?
— Нет, что вы. Если какой-нибудь фонд про нас вспомнит, пригласит нас на семинар, уже хорошо.
А потом мы пили чай, и директор вполне откровенно говорила:
— Какое усыновление? Я 40 лет работаю в системе, ни одного ребенка из этого интерната никто не усыновил. Даже в опеку никто не взял! Здесь 60% детей — при живых родителях, которые от них не отказались, но просто не справляются, жить не на что. И государство им услугу предоставляет: отдай ребенка в интернат, а сам зарабатывай на жизнь. До 18 лет они здесь живут, а потом в ПНИ. И какие претензии к родителям? Им работать надо, других детей кормить. А с таким больным надо дома сидеть, ухаживать.
Детдомовские дети ничем не отличаются от сверстников, только медленнее взрослеют и меньше улыбаются (на фото — воспитанник детдома N3 в Великом Новгороде)
Фото: РИА НОВОСТИ
«У нас половина детей в домах ребенка — скрытые сироты»
В фильме документалиста Ольги Синяевой «Блеф, или С Новым годом», премьера которого состоялась в конце декабря в московском кинотеатре «Художественный», рассказывается о жизни в российской сиротской системе. В центре внимания автора дом ребенка, в котором воспитываются дети-сироты и дети, изъятые органами опеки и попечительства из семей; детский дом; колония для несовершеннолетних. Герои фильма — пьющая и завязавшая мама, желающая забрать ребенка домой; воспитатель, которая жалуется, что выжить на зарплату 5 тыс. рублей невозможно; психолог, констатирующая, что в детском доме любой ребенок лишается шанса на нормальное развитие. Все эти истории говорят, по сути, об одном: сама система воспитания ребенка в стране выстроена так, что родителям, попавшим в сложную жизненную ситуацию, проще отдать детей в детские дома, чем оставить в семье. Автор находит удачное название для системы — «Россиротпром».
Уполномоченный по правам ребенка Владимирской области Геннадий Прохорычев, приглашенный на показ, подтверждает выводы автора фильма:
— На содержание ребенка в детском доме Владимирской области государство тратит 420 тыс. рублей в год, в доме ребенка — 567 тыс. рублей в год. Приемная семья получает 14 тыс. рублей в месяц за воспитание ребенка. А кровная семья, в которой часто нечего есть, потому что нет работы, никакой поддержки от государства не имеет. И ей соцработники еще и предлагают: «Ну вы сдайте ребенка на полгодика в интернат, передохните». У нас половина детей в домах ребенка — скрытые сироты, их нет в базе данных на семейное устройство. У них есть родители, которые сдали детей в дом ребенка как в круглосуточный детский сад и часто туда просто не ходят. Официально ребенок не сирота, но, по сути, сирота, потому что он так же подвержен депривации, как и дети-сироты.
Ольга Синяева в своем фильме говорит, что помимо 100 тыс. официальных сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, в системе находятся еще 200 тыс. неофициальных. Эти дети имеют родителей, но живут в интернатах и детских домах, потому что родители не имеют возможности их воспитывать. И все они живут в условиях депривации.
Депривация (лишение) — это состояние ребенка, у которого не удовлетворены основные жизненные потребности, в результате чего он начинает отставать в развитии от сверстников. Депривация начинается уже в первые дни после разлуки с матерью или любым близким взрослым, говорит автор фильма. Это происходит потому, что нет эмоционального контакта с близким взрослым, нет удовлетворения основных эмоциональных потребностей. В фильме приводится замечательный диалог с психологом, работающим в доме ребенка.
— Из 100 детей, которые здесь воспитываются, сколько находятся в депривации? — спрашивает журналист.
— Все,— отвечает психолог. И говорит, что одним из первых сигналов о депривации является потеря ребенком в весе и росте.
Это и объясняет то, что все дети в сиротских учреждениях отстают по физиологическим характеристикам от сверстников, живущих в семьях. Оказавшись в детском доме, ребенок попадает в порочный круг системы, выбраться из которой без потерь невозможно.
С каждым годом, проведенным в сиротском учреждении, небольшие отклонения углубляются и часто приводят к серьезным отставаниям в развитии, требующим обучения в коррекционных школах. Воспитанники коррекционных групп регулярно попадают в психиатрическую больницу, продолжает автор фильма, где к ним применяют «профилактическое» лечение: галоперидол, аминазин и т. д. Эти препараты, применяемые в психиатрии для лечения, например, шизофрении, в фильме упоминает 17-летний сирота Андрей: парень рассказывает, что от такой терапии в больнице человек перестает ощущать себя, а выходя оттуда, чувствует себя как зомби. Андрей за свою сиротскую жизнь в детском доме лежал в больницах четыре раза, каждый раз от одного до трех месяцев. Ольга Синяева называет методы, применяемые к воспитанникам коррекционных групп, карательной медициной.
Если воспитанник, за спиной которого неоднократное пребывание в психиатрической больнице, выходит из детского дома в дееспособном состоянии и не попадает в психоневрологический интернат на пожизненный срок, он считается счастливчиком. Но и в этом случае шансов устроить свою жизнь у него, по мнению автора фильма, не особенно много.
— Всю свою сознательную жизнь он провел в системе, где было 100% контроля и 0% свободы,— говорит Ольга Синяева,— а потом правила игры вдруг меняются, перед ним открывают двери и говорят: «Ты свободная птица, лети». И он летит как может. Совершает ошибки. Порой преступления. Нет никакого сопровождения выпускников детских домов, и они со своей детдомовской депривацией попадают в абсолютно чужой, агрессивный мир, в котором надо выжить.
Линия сиротской жизни, показанная в фильме Синяевой, начинается в доме ребенка и заканчивается статистикой о том, что 40% выпускников детских домов совершают правонарушения. Статистика, по словам автора фильма, немного устаревшая — из данных Генпрокуратуры 1999 года, но новой нет, да и вряд ли за 15 лет в сиротской системе что-то сильно изменилось. Мысль автора проста и очевидна: и государство, и общество должны быть заинтересованы в том, чтобы нивелировать социальные последствия сиротства.
В учреждениях семейного типа жизнь мягче и разнообразнее, чем в классическом детдоме (на фото — воспитанник московского центра содействия семейному воспитанию «Наш дом»)
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
«Надо усилить поддержку семей с детьми»
Решать эту проблему можно только комплексно, считают специалисты. По мнению руководителя благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елены Альшанской, в первую очередь надо усилить поддержку семей с детьми, минимизировать риски их попадания в трудные жизненные ситуации. Необходимо также работать с семьями, уже испытывающими трудности: сегодня поводом для изъятия ребенка из семьи может стать любое неблагополучие, включая банальную бедность. По мнению эксперта, за исключением прямых угроз жизни ребенка, никакие причины нельзя считать достаточными для лишения его семьи — таким семьям государство должно помогать.
Если ребенок все-таки оказался в сиротском учреждении, это должно быть современное учреждение семейного типа, с группами по шесть человек и закрепленными за группой постоянными воспитателями. Вывод, что ребенок должен иметь постоянного близкого взрослого, чтобы развиваться в сиротском учреждении с минимальными потерями, сделали петербургские ученые. Дома ребенка семейного типа уже несколько лет существуют на базе дома ребенка N13 в Санкт-Петербурге и дома ребенка N2 в Новосибирске. Семейная модель зарекомендовала себя с лучшей стороны: дети из этих учреждений более сохранны и приспособлены к жизни, чем их сверстники в обычных сиротских домах, их активнее забирают в семьи.
Особого внимания заслуживают дети-инвалиды: они редко находят семью и в большинстве остаются в системе. В схожем положении подростки и дети, имеющие братьев и сестер. Именно для них семейная модель могла бы стать оптимальным способом с минимальными потерями войти во взрослую жизнь.
— Сегодня в банке данных сирот, не устроенных в семьи, остается 108 тыс. детей,— говорит помощник вице-премьера РФ Ольги Голодец Алексей Левченко.— В конце 2012 года в базе данных было 119 тыс., в конце 2011-го — более 127 тыс. То есть очевидна тенденция к уменьшению. Вместе с тем остающееся число сирот достаточно велико, и необходимы серьезные усилия, чтобы решить эту проблему. Например, среди сирот в детских домах находится 17,5 тыс. инвалидов, их устройство в семьи традиционно происходит тяжелее, хотя детям-инвалидам семейная опека и семейный уход крайне необходимы.
Одним из решений проблем детей-сирот специалисты называют волонтерство. Сиротские учреждения должны стать открытыми: волонтерам и общественным наблюдательным комиссиям необходимо получить туда доступ.
Сегодня о том, что происходит внутри сиротских учреждений, общество ничего не знает. Участие волонтеров в их жизни зависит исключительно от доброй воли директора, которому проще не пустить волонтера, чем пустить. Но именно участие волонтеров позволило бы избежать многочисленных нарушений прав детей в этой сфере.
По словам руководителя волонтерского движения «Даниловцы» Юрия Белановского, в Москве эта проблема частично решена:
— Власти Москвы серьезно отнеслись к теме волонтерства и направили в сиротские учреждения города письмо, в котором рекомендуют руководителям детских домов и интернатов привлекать волонтеров. В итоге сегодня формально каждое московское сиротское учреждение сотрудничает с волонтерами. Но говорить, что это эффективная система общественной помощи и общественного контроля, сложно. Мне известны случаи, когда руководители учреждений с большим недоверием относятся к волонтерам и чаще всего волонтерская деятельность ограничивается часовой прогулкой с детьми два раза в неделю. Порой волонтерам отказывают в реализации их позитивных творческих предложений. В чем тогда смысл такого сотрудничества? В том, чтобы облегчить работу воспитателя на прогулке? Но волонтеры ходят в детские дома не для этого. Если волонтерские движения и оказывают услугу, то она состоит в том, чтобы произошла встреча ребенка-сироты и того, кто искренне, от всего сердца хочет ему помочь. Не нанят, а именно сам хочет и помогает. Дети в больницах и детских домах это знают и чувствуют. Для них очень важно регулярное общение, но волонтер не может им ничего обещать, потому что он всецело зависит от настроения руководителя учреждения.
Еще одна необходимая мера, по мнению специалистов,— это стимулирование заинтересованности сотрудников детских домов и интернатов в развитии воспитанников. В этом может помочь знакомство с новейшими методиками работы с детьми, привлечение в сиротские учреждения специалистов-психологов и коррекционных педагогов с мастер-классами или курсом лекций, участие в профессиональных семинарах и конференциях.
— В большинстве своем сотрудники учреждений для детей с умственной отсталостью просто не понимают, каков потенциал их воспитанников и как этих детей можно развивать,— говорит специалист по семейному устройству Алена Синкевич.— Они выросли в советской системе, они не знают, какие возможности открыла современная наука. От умения задействовать ребенка, дать толчок к его развитию напрямую зависит и семейное устройство этого ребенка. Если с ним не занимались и не развивали его способности, у него меньше шансов найти семью. Практически всем сиротским учреждениям нужна помощь специалистов в обучении сотрудников — психологов, коррекционных педагогов, работающих по современным методикам. Во всем мире сегодня люди с синдромом Дауна могут развиваться, учиться, работать и являются полноценными членами общества, а у нас они зачастую едва доживают до совершеннолетия.
Среди прочих мер, которые могли бы способствовать решению проблем детей-сирот, специалисты называют ежегодный пересмотр медицинских диагнозов сирот с участием независимых врачей. Сегодня, например, штамп о недееспособности ребенка, поставленный однажды по ошибке, может навсегда лишить его права на нормальную жизнь.
Частично меры, о необходимости которых говорят специалисты, будут определены в новом правительственном законопроекте о реформировании сиротских учреждений, который может быть обнародован в ближайшее время.
Однако уверенности в том, что это кардинально изменит ситуацию с российскими сиротами, по-прежнему нет. Фильм Ольги Синяевой о страшных буднях детей-сирот должны были показать на площадке государственного агентства «РИА Новости», но незадолго до премьеры показ отменили. Официальной причиной, по словам Ольги Синяевой, стал отъезд телевизионной техники в Сочи. Однако продюсер фильма Александр Гезалов убежден, что фильм запретили: слишком страшная показана там действительность. В одном из эпизодов воспитатель дома ребенка советует спросить у депутатов, как выжить людям в нищей глубинке, которые вынуждены сдавать детей в детские дома, чтобы их не кормить. А на вопрос журналиста, что делать, воспитатель отвечает: «Уезжать». Это можно считать и ответом на вопрос, покажут ли этот фильм массовому зрителю. Но если власть не готова открыто говорить о проблемах, то и решить эти проблемы она не сможет.