Житие с «пробелами»: разговор с потомками священномученика Константина Пятикрестовского

Мы продолжаем серию публикаций о семьях новомучеников. Герои этой статьи — потомки протоиерея Константина Пятикрестовского, настоятеля Введенской церкви г. Дмитрова, репрессированного в 1937 году.

Собеседники «Правмира» — внучка отца Константина, Галина Кирилловна Пятикрестовская (1928 г.р.), единственная из ныне живущих потомков священномученика, кто помнит его живым, а также московский журналист Дмитрий Константинович Пятикрестовский, правнук священномученика, хранитель семейного архива.

Заречье

Старинный Введенский храм на Старорогачевской (когда-то — Введенской) улице в Дмитрове — памятник архитектуры XVIII века. Храм, к счастью, в хорошем состоянии. Время от времени к бело-голубому зданию привозят туристов, рассказывают о русском классицизме, демонстрируют «осьмерик на четверике», пилястры и лопатки, капители с головками херувимов…

Храм — один из немногих в округе — не закрывался в годы советской власти и почти не пострадал от безбожников (в 1937-м лишь сбросили колокола, но богослужения не прекращались никогда). Впрочем, туристы чаще бывали у храма при «развитом социализме», — сегодня их совсем мало. Не видно и очередей паломников. Здесь почти всегда — тишина.

Вокруг храма — дома частного сектора. Есть аккуратные коттеджи, но в основном — старые дачи с покосившимися заборами, большинство из которых не знали ремонта с советских времен. Одно из немногих жилищ, содержащихся в относительном порядке — дом Пятикрестовских. Здесь жил канонизированный святой Русской Православной Церкви, священномученик Константин Пятикрестовский.

В течение 24 лет, с 1913 по 1937 год, он был настоятелем Введенской церкви в Заречье (так называется этот район Дмитрова). Сегодня здесь продолжают жить его потомки. Вадим Пантелеймонович Пятикрестовский (1950 г.р.) — внук святого — живет здесь постоянно, остальные приезжают на лето. Самая младшая дачница ездит в коляске — это недавно родившаяся прапраправнучка священномученика Даша.

Вообще Пятикрестовские — старинный священнический род. В XIX веке в Московской губернии было много священнослужителей с такой фамилией. Свою родословную они ведут как минимум с XVII века. Прослеживаются родственные связи Пятикрестовских с другими старинными духовными фамилиями — Марковыми, Смирновыми, Бриллиантовыми, Кедровыми, Воздвиженскими, Речменскими, Преображенскими, Остроумовыми, Лебедевыми, Шаровыми, Страховыми… Через супругу, Людмилу Сергеевну, отец Константин состоял в родстве с другой известной священнической династией — Митропольскими. В роду Пятикрестовских — несколько новомучеников. Родственник Пятикрестовских — известный современный миссионер, протоиерей Димитрий Смирнов… Правда, сегодня среди самих Пятикрестовских — ни одного священника.

Основная часть дома, в котором живут Пятикрестовские, была построена в конце XIX века предшественником отца Константина на посту настоятеля Введенской церкви, священником Петром Лебедевым. Род священников Лебедевых служил на этом приходе весь XIX век. Уже в советское время, в 1950-х, семейство Пятикрестовских окружило дом Лебедевых пристройками — у отца Константина было четверо сыновей, у всех были семьи и всем потребовалось отдельное помещение.

На доме — никаких мемориальных досок и знаков отличия. Обычная дача. В храме, впрочем, с недавних пор есть икона священномученика Константина. И жители дома, и церковнослужители, — приветливые люди, знают историю отца Константина Пятикрестовского и охотно рассказывают ее желающим. Историю, пожалуй, столь же обыденную и грустную, как и облик местности вокруг Введенского храма.

«Почему именно дедушку?…»

Протоиерей Константин Пятикрестовский был причислен к лику новомучеников и исповедников решением Священного Синода Русской Православной Церкви Российских в 27 декабря 2000 года. Для семьи Пятикрестовских это событие оказалось весьма неожиданным.

«Мы не выступали инициаторами канонизации отца Константина, нам бы это и в голову не пришло», — убеждает правнук отца Константина Дмитрий Пятикрестовский. «Когда дедушку канонизировали, у меня, конечно, были странные ощущения. Я думала: Господи, сколько людей погибло, сгинуло в лагерях, — почему именно дедушку канонизировали?», — вспоминает Галина Кирилловна Пятикрестовская, внучка отца Константина. Она единственная из ныне живущих потомков отца Константина видела священномученика живым.

Биография протоиерея Константина Пятикрестовского, и в самом деле, довольно типичная для эпохи «большого террора». Москвич, родившийся на Преображенке, потомственный священник, внук московского благочинного, закончил семинарию, женился на дочери дьякона с Таганки, служил на сельском приходе, затем в городском — дмитровском. Семья — четверо сыновей, хозяйство — сад, огород, козы… В 1937 году, незадолго до своего 60-летия, отец Константин был арестован по лживому доносу, осужден на 10 лет по статье 58, пункт 10 (за «антисоветскую агитацию») и отправлен в Мариинские лагеря. От тяжелых работ на лесоповале он вскоре скончался.

То, что священник был осужден безвинно, советская власть признала уже в 1956 году, во время хрущевской «оттепели». Тогда же родственникам выдали справку о реабилитации. Детали истории семья узнала лишь десятилетия спустя, в 90-х, когда были открыты архивы и правнук священника, Дмитрий получил на руки материалы следственного дела.

Сегодня ясно, что история гибели отца Константина Пятикрестовского, несмотря на «политическую» статью — это не история борьбы «антисоветчика» с режимом, но банальная история приспособленчества и доносительства, замешанная на «квартирном вопросе». Можно сказать, роль самого отца Константина в произошедшем была минимальна. В отличие от мучеников первохристианских времен, он не шел на смерть сознательно — советская «система» все решила за него.

Все началось за несколько лет до самого ареста. В 1929–30 годах по Дмитровскому району прокатилась волна «раскулачивания». В «кулаки» записывали без особенного разбора — зачастую просто тех, против кого объединились соседи. На улице, где стоял дом отца Константина, было раскулачено до половины семейств. Многие стали бездомными.

Одну такую бездомную женщину с тремя детьми, Евдокию Попову, пожалел и приютил у себя дома отец Константин. Безграмотная крестьянка (согласно документам следственного дела, у нее был всего 1 класс образования), она, по-видимому, «попала под горячую руку» коллективизации. Сознание у Евдокии Михайловны было скорее не кулацкое, а пролетарское. Поэтому, заполучив в свое распоряжение часть священнического дома, Евдокия Попова вскоре возжелала иметь весь дом целиком. Местная партячейка поддержала «классовую ненависть». Донос на отца Константина за подписью Поповой не заставил себя долго ждать.

«Советская власть меня раскулачила, а я — вас!»

Протоиерей Константин был арестован 26 ноября 1937 года и заключен в Таганскую тюрьму в Москве. При аресте был произведен скорее не обыск, а грабеж. Изъяты были главным образом материальные ценности, — письма и фотографии сотрудников органов почему-то не заинтересовали. Согласно следственному делу, были изъяты «разная церковная литература», серебряный крест и паспорт. Де-факто унесли также и предметы домашней обстановки, в частности, двухтумбовый письменный стол отца Константина — он потом много лет стоял в кабинете у местного начальника милиции…

28 ноября следователь допросил священника.

— Следствию известно, что вы среди населения выказывали враждебные взгляды в отношении коммунистов. Подтверждаете ли это?

— Враждебных взглядов в отношении коммунистов я не высказывал.

— Признаете ли вы себя виновным в том, что среди населения ведете антисоветскую деятельность?

— Виновным себя в антисоветской агитации не признаю. Но я говорил: «Пора большевикам понять, что не в попах дело, а в другом. Неужели им неясно, что от попов вреда власти не будет». В частных беседах я говорил: «Православная вера и вообще вера в Бога с арестом священников и закрытием церквей не прекратится, не прекратится она, эта вера, в силу того, что бессмертна». Кроме того, я говорил, что большевики ведут борьбу с религией не идеологическую, а путем насилия, путем арестов священнослужителей, но путем насилия и арестов положение не улучшишь.

5 декабря 1937 года тройка НКВД вынесла отцу Константину обвинение — «антисоветская деятельность и агитация», и приговорила священника к десяти годам заключения в исправительно-трудовых лагерях. Батюшка был отправлен в Мариинские лагеря, на лесоповал.

Переписка была запрещена, но однажды отцу Константину удалось выбросить за забор зоны записку для жены — маленький бумажный квадратик:

«Пишу из города Мариинска… Привет моим дорогим деткам и внучатам… Если о чем желаешь известить меня, то пиши по означенному адресу… При продаже дома, я слышал, требуется моя подпись к нотариальной доверенности. Теперь ты знаешь, как это надо сделать… Заключен по 58 статье, пункт 10».

Добрый человек подобрал письмо и послал по указанному адресу. Больше писем домой послать не удалось. Летом Людмила Сергеевна получила сообщение о смерти отца Константина в заключении. Один из заключенных Мариинского концлагеря писал Людмиле Сергеевне:

«Дорогая матушка! Хочу Вам сказать и не утаить от Вас, я такой же, как Ваш муж. Не пугайтесь, он помер… Мне Вас жаль, что вы ему все пишете и пишете… Мы поплакали горько, я решил потрудиться и ответить. Вот моя покорнейшая просьба: больше не пишите и не ищите его, он почил милостью Божией, а о посылках Вы сверьтесь на почте».

Точной причины смерти отца Константина не знает сегодня никто. Свидетельства очевидцев весьма сомнительны. Сын священника, Севастьян Константинович Пятикрестовский в своих неопубликованных воспоминаниях записал, что «по словам одних, вернувшихся из ссылки, отец умер от тифа, по словам других — от голода. Как те, так и другие заверяли нас, что отец умер у них на руках».

Людмила Сергеевна Пятикрестовская скончалась 9 мая 1945 года и была похоронена в ограде Введенской церкви. Настоятель Введенской церкви на свой страх и риск совершил отпевание и открыто назвал семью Пятикрестовских пострадавшими за веру Христову.

В то же самое время инициатор расправы с отцом Константином, Евдокия Попова, стала «героиней села». Своей роли в аресте священника она не скрывала. Скрывать было и не нужно — большинство на селе ее поддерживало. Над семьей репрессированного батюшки Попова открыто издевалась, в лицо заявляя лишенцам: «Советская власть меня раскулачила, а я — вас!».

После ареста отца Константина семья Поповых проживала в доме священника еще почти двадцать лет (выселить их удалось лишь в 1959 году через суд).

«Дедушка с виду был очень суровый»

Единственный человек, который своими глазами видел то, что происходило в семье Пятикрестовских в 1937-м — это Галина Кирилловна (1928 г.р.), внучка отца Константина, педагог по образованию, учитель с многолетним стажем, в недавнем прошлом — директор одной из московских школ.

«Когда я была маленькой, то родители часто отправляли меня на лето к дедушке с бабушкой. Это называлось „на Введенку“», — вспоминает она. В то последнее лето, когда дедушка был дома, Галине Кирилловне было 9 лет. По ее словам, взрослые, как могли, старались оградить детей от беды:

«Я только сейчас понимаю, что переживали тогда дедушка с бабушкой. Бабушка ведь была очень общительная, она много переписывалась со своими родственниками, и все время у них в доме кто-то гостил. И в 1937-м им постоянно приходили дурные вести. Родня у них была очень большая, и без конца они узнавали, что одного забрали, второго, третьего… Но я тогда не понимала ничего этого, тягостное их состояние мне не передавалось.

Нам, детям, взрослые старались ничего не говорить. Когда отца Константина арестовали, то нам сообщили, конечно, что „дедушку забрали“, но внушали нам мысль, что дедушка вернется, что он невиновен, что он кристально чист. Подробностей не рассказывали.

Для моих родителей — я только потом поняла — время это было тоже очень тяжелое. Папа в это время работал в военкомате писарем — у всех Пятикрестовских был очень красивый почерк, поэтому они были в учреждениях нарасхват. И вот его, и многих других его сослуживцев в это время активно подталкивали к тому, чтобы писать доносы. Я помню, как мама однажды очень сильно плакала, а я не понимала от чего. Мне 8 лет тогда было. Только когда я была уже взрослая, мама рассказала мне, что папу тогда склоняли к тому, чтобы писать доносы, и что отказ ему едва не стоил жизни…»

По словам Галины Кирилловны, в 30-е годы семья Пятикрестовских не скрывала своей принадлежности к Церкви:

«Сколько я себя помню, до дедушкиного ареста на все церковные праздники мы всей семьей ходили на Введенку. Несмотря на то, что советская власть была… Бабушка всегда очень медленно — она вообще очень была спокойная — накрывала на стол, мы всей семьей разговлялись. … Дедушка сидел в углу под образами. На Пасху бабушка пекла куличи, готовила пасху. Витулечка, младший папин брат (Виталий Константинович — прим.ред.) всегда надо мной подсмеивался, подкладывал мне пасхи и приговаривал: „А что, Галин, в школе-то расскажешь, что ела пасху? Пионеркам-то нельзя!“ Незлобно так…»

Воспоминания Галины Кирилловны о самом дедушке — довольно немногочисленны:

«Дедушка с виду был очень суровый. Видимо, очень много бед свалилось на него в те годы, и улыбаться было нечему… Не помню, чтоб он хоть что-то говорил против советской власти. Он вообще был неразговорчивый».

Косвенные свидетельства подтверждают верность этого образа. «Он не вел никакой переписки, письма родственникам писала только Людмила Сергеевна», — утверждает Дмитрий Константинович. Действительно, в семейном архиве Пятикрестовских — целый ворох бумаг, написанных рукой отца Константина. Это счета, квитанции… Но писем практически нет.

Галина Кирилловна не припоминает, чтобы дедушка разговаривал или играл с внуками — видела она его преимущественно в храме:

«Бабушка меня водила к дедушке причащаться. Службу всю выстаивали, полностью. Помню, мне шел седьмой год, и вот, наконец, подводит меня бабушка к дедушке на причастие, и дедушка спрашивает: «Как наречена раба Божия?». «Раба Божия» стоит, трепещет, слова вымолвить не может… Людмила Сергеевна отвечает за меня: «Галина». Выходим из церкви, я говорю: «Бабушка, что же, дедушка забыл, как меня зовут?». Она говорит: «Внученька, успокойся, это просто в церкви так принято».

Спустя много лет Галина Кирилловна не устает рассказывать эту историю родным и от души смеется…

«Бабушка мне очень много рассказывала о святых, особенно о святом Пантелеимоне, — вспоминает Галина Кирилловна, — Она говорила: „Внученька, если заболеешь, обязательно молись великомученику Пантелеимону — он спасает ото всех болезней“. Я тогда по-детски представляла себе святого Пантелеимона таким седовласым старцем, вроде дедушки. Потом, когда я уже в студенческие годы как-то зашла в церковь (вообще-то с комсомольским, а потом и с партийным билетом я боялась в храм ходить, но тут были чьи-то похороны…), то я увидела икону святого Пантелеимона. И я была так ошеломлена тем, что на иконе изображен не старец, а молодой красивый юноша! С тех пор я всегда обращаюсь к святому Пантелеимону в трудных ситуациях».

Вообще Людмила Сергеевна во многих отношениях играла в семье руководящую роль. Педагог по образованию, она могла организовать и детей, и внуков. «Характер у матушки Людмилы был твердый, просто кремень, — говорит Дмитрий Константинович, — Она никогда не кричала. Но ее, побаивались и окрестные священники, любившие зайти к отцу Константину «на рюмку чаю».

«Мы считали, что так надо»

После ареста отца Константина Пятикрестовские постепенно стали отходить от церковной жизни. Сыновья отца Константина посещали храм всю жизнь, несмотря на запреты, но их собственные дети выросли уже вне православной традиции.

Людмила Сергеевна больше не водила внуков на причастие, рассказы о святых прекратились. «С этого времени бабушка только молилась за нас», — вспоминает Галина Кирилловна. По словам Галины Кирилловны, именно бабушкины молитвы спасли ее от смерти во время войны:

«Папа был на фронте, мы с мамой голодали, а тут еще и дифтерия пришла в наш поселок. Дети заболевали один за другим, вся Дмитровская горбольница была заполнена детьми. И я заболела. Когда меня мама привела к врачу, у меня горло было уже затянуто… Врач ахнула, сказала „Срочно в больницу!“. Мама плачет, а врач при мне говорит ей: „Один процент на выживание“, представляете? Когда меня положили в палату, то вокруг меня и тут, и там умирали дети, и я это уже воспринимала как данность, мне было будто бы безразлично, умру я или нет.

Но бабушка стала бороться за мою жизнь. Она молила святого Пантелеимона, и через день ходила ко мне в больницу. Приносила, как сейчас помню, козье молоко и ржаные лепешки. На четырнадцатый день маме сказали — наступит кризис. То есть, или выживу я, или нет. Я думаю, что бабушка в эти дни молилась обо мне. И вот, мама приходит в реанимацию меня проведать, а кровать моя покрыта простыней. Мама закричала от ужаса — подумала, что я умерла. А медсестра тут же подбежала и кричит: „Да жива, жива!“. Оказалось, что меня уже перевели в палату выздоравливающих. Я считаю, что я в большой мере обязана жизнью бабушке».

Все сыновья и внуки отца Константина и Людмилы Сергеевны остались верующими людьми, все сохранили теплые дружеские отношения, но православных обычаев старались в семье не поддерживать. Жизнь «семьи врага народа» сама по себе была очень сложна, и Пятикрестовские решили не искать дополнительных трудностей.

Все четверо сыновей отца Константина служили на фронтах Великой Отечественной. Виталий Константинович не вернулся — в 1942-м он без вести пропал на Калининском фронте. Остальные по возвращении трудились в советских учреждениях — Кирилл работал бухгалтером, Пантелеимон метеорологом, Севастьян был творческим работником (певцом, затем солистом ансамбля песни и пляски).

Вступлению собственных детей в пионеры и комсомольцы сыновья священника не препятствовали. Если кому-то из Пятикрестовских нужно было — из соображений карьерных — вступить в партию, остальные его не осуждали.

«Мы приняли советское время и считали, что так надо, что родителям надо работать, а детям учиться…», — рассказывает Галина Кирилловна. Сама она, будучи выпускницей Исторического факультета Пединститута, вынуждена была стать коммунисткой, — в противном случае ее не допустили бы до преподавания истории в школе. А получив партбилет и став инструктором райкома партии, в храм заходить, по собственному признанию, молодая женщина уже боялась.

Впрочем, память о дедушке она хранила всегда, и даже отказалась менять фамилию, когда выходила замуж: «Быть Пятикрестовской для меня вообще очень важно. И когда я замуж выходила, то сказала, что фамилию менять не буду. Муж поморщился, конечно, — но ничего, пережил».

«Какое безобразие!»

Сегодня основной хранитель семейных традиций — правнук отца Константина, московский журналист Дмитрий Константинович Пятикрестовский (1963 г.р.). У него собраны копии большинства документов и основные сведения об отце Константине и других Пятикрестовских. Вместе со своими родными и одновременно историками — краеведами Всеволодом Михайловичем Кузнецовым, Натальей Александровной Марковой, Марией Дмитриевной Смирновой, Алексеем Викторовичем Гудзем он ведет родословное древо, насчитывающее уже более десятка поколений.

Детство Дмитрия Константиновича пришлось на более спокойные 60-е-70-е годы, — в отличие от Галины Кирилловны, атмосферы страха и ужаса в семье он уже не застал. «Сколько помню себя, я всегда знал, кем был мой прадед, и что он умер в лагере, — говорит Дмитрий Пятикрестовский, — Никто в семье не боялся об этом рассказывать, никто уже не прятал фотографий и икон. С детства я это воспринимал как само собой разумеющееся, хотя сейчас понимаю, что все это и тогда могло быть небезопасным».

По словам Дмитрия Константиновича, интересоваться историей рода его приучил «дедушка Паня», — Пантелеймон Константинович Пятикрестовский. В послевоенные годы он много занимался семейным архивом, по крупицам собирал информацию.

«В 1965 году он сделал семейный альманах. В одном альбоме собрал все дореволюционные письма членов семьи, все имеющиеся фотографии. Он проделал огромный труд, полностью атрибутировал все тексты и фото, подписал, кто есть кто, составил именной указатель.

Дед дружил с Сергеем Михайловичем Голицыным, очень интересным человеком из „бывших“, детским писателем. Он потомок князей Голицыных, внешность у него была такая яркая, прямо княжеская — нос с горбинкой, узкое лицо… Он часто сюда приезжал, и я помню, как они с дедом разговаривали об истории нашей семьи. Дед доставал все свои бумаги, альбомы, все Сергею Михайловичу показывал…

Я тогда был еще маленьким, у них в ногах игрался, но кое-что уже понимал. Это были 1970-е годы. От их слов дух захватывало. Наверное, они понимали мой интерес, но не боялись. Хотя я и был очень непосредственным и подчас говорливым ребенком, но мне не с кем было поговорить обо всем этом, кроме как с самим дедом».

От своего ныне покойного деда Дмитрий Константинович узнал историю последнего письма отца Константина Пятикрестовского:

«Помню, как дед вынимал из заветной коробочки письмо своего отца из лагеря, и, со слезами на глазах, рассказывал как в лагерях те, кто „без права переписки“, писали записочки на обрывках бумаги и кидали их через колючую проволоку. Добрые люди подбирали их и отправляли по назначению. В 1999 году, когда, судьба нашего прадеда неожиданно стала востребованной, получилось, что я единственный, кто знал историю с письмом».

В 1990-е годы Дмитрий Константинович стал уже сознательно интересоваться предками, искать документы в библиотеках и архивах:

«Я стал ходить в Историческую библиотеку, листал старые „Церковные ведомости“, находил там публикации о священниках из нашей семьи, делал ксероксы… Теперь, к счастью, все „Церковные ведомости“ есть в Интернете — все стало гораздо проще. Я активно пользуюсь этим архивом, до сих пор время от времени нахожу там что то, касающееся нашей семьи, — сразу вывожу на печать и показываю родным.

Когда открыли Росархив, мы с братом сразу заказали уголовные дела на двух человек — Константина Михайловича и его брата Александра Михайловича Пятикрестовского. В назначенный день я пришел в архив с листами бумаги, готовился делать записи. Мне принесли две папки. Я открыл их и понял, что записывать ничего не могу. Просто сидел и читал несколько часов подряд. До конца рабочего дня так и не сделал ни одного крючка. Я был совершенно ошарашен.

Сотрудники архива увидели, что я немножко „не в себе“, — подошли, спросили, чем помочь. Я спросил, можно ли сделать ксерокс. Они сказали, что можно, но не все страницы. Свидетельские показания ксерокопировать не разрешили, остальное все скопировали и выдали мне копии с печатью архива».

И спустя годы Дмитрий Константинович не перестает удивляться лживости советской карательной системы:

«Конечно, то, что я увидел, произвело на меня страшное впечатление. Какое безобразие! Например, обвинительное заключение — оно даже не подписано. То есть, человека забрали, отправили в лагерь, а обвинительного заключения как такового вообще не было! Не было даже так называемой „тройки“. Не говоря уже о суде и следствии.

Свидетельские показания — также полнейший бред. Первый свидетель, Евдокия Попова, вообще была женщина неграмотная. В тексте показаний якобы с ее слов написано, что отец Константин сочувствует троцкистам… Конечно, ни о чем таком эта Попова понятия не имела.

Второй свидетель — Лисенков — работал в раздевалке в парикмахерской. Якобы он показал, что отец Константин агитировал против займов. Но, потом, в 1956 году, когда был суд и отец Константин был реабилитирован, Лисенкова этого тоже приглашали. И выяснилось, что Лисенков вообще никогда не разговаривал с отцом Константином. Он всего один раз был у него дома, отец Константин его напоил чаем, но ни о чем с ним не говорил — потому что он вообще был неразговорчивым человеком».

По свидетельству Дмитрия Константиновича, нумерация листов в следственном деле отца Константина была несколько раз изменена. По-видимому, какие-то из документов были впоследствии изъяты из папки:

«Самого доноса (так называемого „меморандума“), на основании которого арестовали отца Константина, я в деле не увидел. То есть, в описи документов он числился, а по факту в папке отсутствовал. Я предполагаю, что его изъяли из дела в 1956 году, когда была произведена реабилитация отца Константина».

«Хотят твоего прадеда канонизировать»

Интерес к личности отца Константина Пятикрестовского у церковных историков возник впервые в середине 90-х. Тогда в Московской епархии активно собирали сведения о священнослужителях, пострадавших при безбожном режиме. Всем настоятелям храмов было предписано сообщить в епархию имена репрессированных священников, служивших прежде на их приходах. Настоятель Введенской церкви в Заречье отец Феодор пришел домой к Пятикрестовским, со слов Вадима Пантелеимоновича записал краткую биографию его деда и отправил священноначалию. Впоследствии вышла ошибка — имя отца Константина по ошибке разместили на Бутовском полигоне, на стенде со списком расстрелянных (сегодня, когда судьба отца Константина выяснена более точно, имя его из бутовских списков изъято).

Написание жития отца Константина и включение его имени в Собор новомучеников и исповедников Российских произошло в 2000 году по инициативе сотрудников Свято-Тихоновского Православного института (ныне — университет).

«В 90-е годы, — рассказывает Дмитрий Пятикрестовский, — я познакомился с писателем, поэтом, переводчиком с болгарского Всеволодом Михайловичем Кузнецовым. У нас большая разница в возрасте, он меня старше, но мы с ним — родственные души. И вот как-то он мне позвонил, — кажется, в 1999 году, — и говорит: „Дима, тут с тобой хочет пообщаться сотрудница Свято-Тихоновского института. Они хотят твоего прадеда канонизировать“. Я сначала подумал, что он шутит, и говорю: „Нехорошо такими вещами шутить“. А он: „Да нет, это все серьезно“. Я согласился.

Тогда ко приехала замечательная женщина, Инна Геннадьевна Менькова. Она по поручению Свято-Тихоновского института занималась новомучениками Дмитровского района. Чем больше мы говорили, тем больше я понимал, как мало я знаю про деда».

Дмитрий Константинович предоставил Инне Геннадьевне все имеющиеся у него документы, ксероксы материалов уголовного дела. Так появилось официальное житие священномученика Константина. «Пробелов» в житии отца Константина до сих пор немало. В частности, точно неизвестно, при каких обстоятельствах он скончался, а день памяти священномученика установлен приблизительно.

«От чего умер отец Константин, доподлинно не известно, — рассказывает Дмитрий, — Скорее всего, тут было все в комплексе — условия жизни в лагере были невыносимыми, сам он был старым больным человеком, страдал болезнью желудка. Точного дня его смерти мы тоже не знаем. 6 марта — это на самом деле мифическая дата. Мне даже точно не известно, откуда она взялась. Предположительно, кто-то из заключенных, вышедших на свободу, так сказал матушке. В справке, присланной Людмиле Сергеевне из Новосибирска, написали 3-е число, — но понятно, что это, скорее всего, ложные сведения. Самый ранний документ, в котором я встречал дату „6 марта“, — это заявление в прокуратуру на апелляцию, его подавал в 1956 году дядя Сева (Севастьян Константинович, сын отца Константина — прим.ред.). Почему-то в семье тогда считали, что это самая вероятная дата».

«Дедушка мне помогает»

Когда состоялась канонизация, из членов семьи больше всех была потрясена внучка отца Константина Галина Кирилловна. Галина Кирилловна признается, что первоначально была в недоумении: она сохранила о дедушке самые светлые воспоминания, но не могла припомнить особенных проявлений его «святости».

«Но потом, когда я прочитала те документы, которые добыл Дима (Дмитрий Константинович Пятикрестовский, племянник Галины Кирилловны — прим.ред), я поняла. У меня до сих пор в памяти слова, которые дедушка говорил на допросе, и то, как он говорил о Боге. Он сказал, что вера в Бога вечна: „Православная вера и вообще вера в Бога с арестом священников и закрытием церквей не прекратится, не прекратится она, эта вера, в силу того, что бессмертна“. Ведь эти слова были произнесены, по-видимому, в такой обстановке, когда вокруг орали, кричали, издевались над людьми. Наверное, нужно было иметь большое мужество, чтобы перед „тройкой“ сказать такое».

Сегодня Галина Кирилловна убеждена, что молитвенное заступничество дедушки помогает ей в трудных жизненных ситуациях:

«Однажды я попала в не очень приятную ситуацию, в чем-то похожую на дедушкину (это был не суд, но просто меня оговорили люди). И я тогда говорила дедушке: „Дедушка миленький, ты был невиновен, тебя оговорили, — а теперь я тоже невиновна, и меня тоже оговорили. Помоги мне, пожалуйста!“. И вы знаете, все стало вскоре на свои места, ситуация моя урегулировалась.

Еще мне помог дедушка, когда у меня в 2000 году было желудочное кровотечение, и я попала в реанимацию. Я была там три дня, молилась святому Пантелеимону и дедушке, и на третьи сутки мне сделали новую гастроэндоскопию. И вот молодой врач смотрит на экран и на всю реанимацию кричит: „Идите все сюда, смотрите, чудо-то какое!“. А мне говорит, что я, считай, с того света вернулась. Потом врачи подтвердили, что случай мой беспрецедентный — такого заживления без операции вообще-то не бывает…»

Канонизация отца Константина заново сплотила и прежде дружную семью Пятикрестовских, заставила новое поколение вспомнить о корнях. «Никакой доблести в связи с тем, что у нас предок святой, мы себе, конечно, не приписываем, — говорит Дмитрий Константинович, — Но, безусловно, для нас это много значит. Иконы священномученика Константина теперь у меня есть везде — и дома, и в рабочем кабинете, и на даче». «Я стараюсь соотносить свою жизнь с образом прадеда. Часто думаю, как бы он поступил на моем месте», — признается Дмитрий Константинович.

Удивительным образом вскоре после канонизации в семье потомков отца Константина был обретен его священнический крест. Вадим Пантелеимонович обнаружил его рядом с домом, в земле, во время работы в огороде. Когда то, в декабре 1941-го, когда в Дмитров пришли немцы, Людмила Сергеевна на две недели покинула родной дом и перед уходом к родным закопала его здесь вместе с продуктами и другими семейными ценностями. По возвращении домой продукты удалось извлечь, а крест и серебряные ложки матушка так и не нашла…

«Грешники мы, безбожники»

Несмотря на уважение к личности святого предка, отношение к вере и к Церкви для потомков священномученика Константина — спорный вопрос. В основном потомки отца Константина — люди верующие, но «невоцерковленные».

Вадим Пантелеимонович Пятикрестовский посещает храм, где служил его дед, благо живет неподалеку, но участвовать в приходской жизни не стремится: «Мы вперед не вылезаем». Дмитрий Константинович также к вопросу воцерковленности, по его словам, «относится спокойно»: «Мы с моей семьей, конечно, ходим в церковь, но так — записочку подать, свечку поставить, вспомнить всех… Я сам люблю красивое богослужение, когда пение хорошо поставлено…. Но особенно активными прихожанами мы не являемся».

«Грешники мы, безбожники», — говорит с грустью Галина Кирилловна. Гонения прекратились более двадцати лет назад, но особенной тяги к храму она не испытывает и сегодня. Хотя и считает себя верующей, интересуется православием. «Я невоцерковленный человек. В церковь я хожу очень редко, — признается она, — Но религия меня интересует. Я много ездила по монастырям, была в Дивеево, в Оптиной пустыни — для меня это важно. Я верю, что Бог есть».

Мысли о Боге и религии стали чаще посещать Галину Кирилловну после смерти одного из ее учеников. Это Геннадий Огрызков, выпускник школы в Косино 1966 года, — Галина Кирилловна была у него классным руководителем. После школы он окончил Московский архитектурный институт, десять лет работал по специальности в различных проектных институтах. В 1982-м, еще при советской власти, неожиданно для друзей и знакомых он поступил в Московскую семинарию. Уже в следующем 1983-м стал иереем, отцом Геннадием.

Отец Геннадий, известный в Москве священник, собрал вокруг себя крепкую общину, в основном из представителей интеллигенции. Восстановил церковь Вознесения Господня («Маловознесенскую») на Большой Никитской улице. В 1997 году, не дожив и до пятидесяти лет, он скончался. Отпевание совершали сто священников. На похороны пришло больше тысячи человек. Галина Кирилловна помнит этот день в мельчайших подробностях: «Прощание заняло больше трех часов, все это время мы стояли на улице…».

«Он как святой для меня, — говорит Галина Кирилловна о покойном отце Геннадии, — Помню, как он до ночи людей принимал, никому не отказывал… Как он каждую свою речь начинал со слов: „Я — великий грешник“. Вот повстречаетесь с таким священником — и Вы будете верить в Бога!».

В новомучениках главное — …

Для Галины Кирилловны главное в личности ее деда и других новомучеников — это их порядочность. «Это были в первую очередь порядочные люди. Сегодня такие, как будто бы, обществу не нужны», — с грустью говорит внучка отца Константина.

«То, что на крови мучеников стоит Церковь, — это уже, увы, избитая фраза… Главное в подвиге новомучеников, на мой взгляд, то, что это были люди, стоявшие на своем», — говорит Дмитрий Константинович. «Это была их вера. Ни о каком обогащении они даже и не думали», — вставляет Вадим Пантелеимонович.

«Отец Константин соответствовал своему имени, — продолжает Дмитрий, — он был „постоянным“ („сonstantinus“) человеком. Он проповедовал свои идеи, и за них он пострадал. После революции ведь было много соблазнов для священников — их заманивали и в обновленчество, и в катакомбные юрисдикции. Но он никуда не стал переходить. Он не менял убеждений, он готов был их изложить и перед лицом смерти».

Справка

Священномученик Константин Пятикрестовский

Родился 31 мая 1877 года в Москве в семье диакона Михаила Пятикрестовского. В 1897 году окончил Московскую семинарию, работал учителем в церковноприходской школе. В сентябре 1899 года был рукоположен во священника к Михайло-Архангельскому храму села Коробчеево Коломенского уезда Московской губернии. В 1902 году тяжело заболел и ушел за штат.

В 1903–13 гг. служил священником в Никольской церкви села Летово Подольского уезда. В 1913–24 гг. был настоятелем Введенского храма в Конюшенной слободе города Дмитрова, в 1932 году был возведен в сан протоиерея.

Был арестован 26 ноября 1937 года и заключен в Таганскую тюрьму в Москве. Обвинение — «антисоветская деятельность и агитация». 5 декабря 1937 года тройкой НКВД был приговорен к десяти годам заключения, отправлен в Мариинские лагеря. 6 марта 1938 года умер в больнице Мариинского лагеря и был погребен в безвестной могиле.

27 декабря 2000 года постановлением Священного Синода причислен лику новомучеников и исповедников Российских. День памяти — 6 марта.