Жизнь после теракта
После теракта меня сразу отвезли во Владикавказ, в детскую больницу, я там была одна и не знала, где все мои родные. У меня было шоковое состояние, я не понимала, что произошло. Потом меня навестили дядя и тетя, принесли мне одежду, потому что в школе с нас всё сняли, мы голые были.
А 7 сентября ко мне пришла просто толпа наших родственников, человек 20, наверное. И зашла мама, вся в черном, я испугалась, не понимала, что случилось, почему она так ходит – вся согнувшись и в черном. Я спросила: «Где Боря?» Так как знала, что сестра умерла еще в школе, я это видела. Мама говорит: «Его нет».
6 сентября похоронили и сестру, и брата. Тогда я очень обиделась на родственников за то, что мне не дали попрощаться с ними. И до сих пор я в обиде на маму и родственников.
Они хотели меня защитить, я понимаю, но лучше бы я попрощалась, потому что теперь это со мной на всю жизнь.
Первые месяц-полтора я ни с кем не разговаривала, почти ничего не ела, была угрюмая, равнодушная. Потом очень вовремя пришли психологи, которые стали заниматься со мной и с мамой и как-то растормошили меня. Мы поехали в санаторий в Сочи, где нас лечили, а когда мы вернулись, я сказала маме: «Пошли в школу». Мне хотелось учиться. И, видимо, я не до конца осознала, что произошло. Я даже не понимала, что брата с сестрой уже нет, что их похоронили. Как-то абстрагировалась от всего.
Только со временем, взрослея, я с каждым годом начинала осознавать, что произошло, что рядом нет близких и с каждым годом становится всё тяжелее и тяжелее. Я очень плохо помню время до теракта, первый класс, например, как-то всё это ушло из памяти. Моя жизнь разделилась на жизнь до и после. Даже, когда мы сидим в компании, рассказываем истории, делимся воспоминаниями, мы говорим: это было до теракта, а вот это после теракта. Это как черта. Некоторые даже отмечают новый день рождения.
Боря, Вера и родители
В ночь с 31 августа на 1 сентября 2004 года мне приснился сон. Мой дедушка умер 1 сентября 2002 года, а 3 сентября его хоронили. И вот мне снится, что нам позвонила тетя и сказала: «Дедушка очень сильно заболел, приходите к нам». Мы пришли к ним в дом, а дедушка почему-то лежит на лоджии в большом-большом гробу, но живой. Ему холодно, он шапочку на себя натягивает, дрожит весь и говорит моему брату и сестре: «Боря и Вера, подойдите ко мне, обнимите меня, мне холодно, согрейте». Они подошли и легли к нему в гроб. А я осталась стоять, мне было страшно. Вот такой сон, вещий. Потом я уже после теракта через некоторое время рассказала его маме.
Теперь мне не снятся ни брат, ни сестра, не тревожат, что ли, хотя иногда хочется их увидеть. Я начала забывать их голоса. Иногда смотрю старые записи, где они маленькие, чтобы вспомнить.
Ирина Гуриева. Фото: Антон Подгайко / ТАСС
У родителей, конечно, жизнь поменялась совершенно – они потеряли своих детей. Папа начал сильно пить. Он всё время говорил: «У меня горе, у меня горе», – и постоянно пил. Он умер от цирроза печени почти четыре года назад.
А мама… честно, я даже не могу сказать, что у нее внутри происходило после теракта, что она чувствовала. Мама говорила, что если бы я не осталась в живых, она бы умерла.
Она нашла спасение в работе – мама учитель истории у нас в школе, до сих пор работает, и после теракта она создала музей, где есть разные залы, посвященные истории школы, теракту, погибшим спецназовцам. Мне кажется, если она не будет этим заниматься, мысли, что она жива, а дети – нет, начнут сгрызать ее изнутри.
Мы, конечно, ходим к ним на могилу. Брат с сестрой похоронены в Городе ангелов, а недалеко от них папа лежит. Даже в Москве, если мне плохо, или я чувствую, что мне их не хватает, я иду к памятнику на Солянке и про себя разговариваю с ними, рассказываю о том, что меня тревожит, о том, что я не могу сказать никому, только им.
Мама, Надежда Цалоева-Гуриева. Фото: Антон Подгайко / ТАСС
«Думала, нас опять захватят»
В школе после взрыва стоял такой специфический запах чего-то горелого. Когда варят сваркой – вот такой. Этот запах постоянно у меня в голове. Если я где-то прохожу, вижу сварочные работы и чувствую его, сразу перед глазами возникает тот спортзал. Конечно, я уже взрослый человек и понимаю, что сейчас всё в порядке, меня не взорвут, но всё равно очень тяжело.
В 2004 году мы с мамой были на передаче в Германии – кажется, «Событие года» или «Люди года». Мы зашли в огромный павильон, где должны были происходить съемки, и там везде по потолку и стенам висели провода и стоял специфический запах места, в котором много людей – пота, духоты. Я зашла и сказала: «Мама, пошли отсюда, здесь, как в школе, я не могу».
Одно время снилась школа, что опять идет захват. А когда я в институт поступила, однажды мне приснилось, что институт захватили. И я помню, как решила – подойду к террористам, скажу, что я уже была в заложниках, отпустите меня. А теперь уже школа не снится, но часто снится погоня, что меня хотят убить.
Мне очень страшно видеть мужчин-мусульман, с бородой, в шапочках, в темной одежде. Идешь по улице, видишь такого – и в голове, как щелчок… очень страшно.
Тем более, теперь в Беслане есть мечеть, и очень много ребят стали мусульманами. Или женщины в хиджабах с закрытыми лицами – только глаза видно, – и сразу перед глазами эти шахидки, которые были в школе.
Страшно видеть людей с оружием. Недавно мы ездили на свадьбу к родственникам в Дагестан через Чечню – как раз в то время, когда наши российские военные схватили какую-то банду. Мы ехали по дороге, вокруг леса, и нас остановили для проверки документов. И вдруг из леса выходят камуфлированные люди с кучей оружия, и на них никаких опознавательных знаков нет – наши, не наши? Когда я их увидела, то так испугалась, что у меня на нервной почве вылез опоясывающий лишай. Я думала, что опять нас захватят. Но оказалось – это наши.
Ирина Гуриева
Я не боюсь умирать
Я не боюсь смерти. Можно умереть в любой момент буквально от чего угодно. Люди спотыкаются, падают или тромб оторвался – много всего. Я не боюсь умирать. Совсем. Я думаю, как бы сделать что-нибудь крутое, кому-то пользу принести, оставить след после себя. А что о смерти думать? Придет и придет. Я спокойна. Я уже один раз умирала, и у меня получилось остаться живой. Теперь мне не страшно.
Психологи говорят, что нам, детям, которые попали в теракт, нужна время от времени хорошая встряска. Например, мне нравится высота. Я прыгала недавно на тарзанке с вышки и вообще не боялась. Когда я прыгнула, я как будто освободилась, мне стало хорошо. Мне очень хочется прыгнуть с парашютом, прыгнуть с высокого здания в таком специальном костюме, как птица. Может быть, я разобьюсь, упаду, но мне хочется. Мне очень нравится быстрая езда.
Я часто гуляю поздно по Москве, и мне не страшно, даже если вижу, что там нехорошая компания стоит. Чувство самосохранения не работает.
Конечно, я видела смерть и могу сказать, что это очень страшно. Тогда я была маленькая, я не понимала, идя по залу, что иду по мертвым людям, хотя видела кровь, растерзанные тела… Но в сознательном возрасте я видела, как умирает папа, он очень мучился. А главное, я ничем не могла помочь – вот что страшно.
Однажды в Москве мужчине стало плохо с сердцем, и я тоже ничем не могла помочь – голову подержала, а что я еще могу? Он умер до приезда скорой. Я сначала в медицинский поступала, мне хотелось спасать тех, кто меня спасал когда-то. И очень много ребят из бывших заложников идут в военные или становятся врачами. Просто мы понимаем, каково это – ждать помощи. Что-то меняется в голове, хочется жизни спасать.
Мне безумно хочется жить. Успеть что-то сделать в жизни. Я не знаю, сколько мне отведено, но очень хочется заниматься каждый день какой-то деятельностью, чтобы успеть как можно больше. Не то что у меня есть ощущение, что скоро-скоро придет конец моей жизни, а просто хочется всё успеть-успеть-успеть.
Я очень дорожу жизнью. И я очень дорожу жизнью своих близких, очень за них переживаю. Мне важно, чтобы не только у меня всё было хорошо, но и у них. Для меня очень важна семья, семейные ценности, семейное благополучие. И мне самой хочется иметь дружную большую семью. Конечно, мне тоже хочется чего-то добиться в жизни – построить карьеру, бизнес. Но семья – это самое главное, это на первом месте всегда и везде.
«После теракта ты сразу взрослый человек»
После теракта мы знакомились с людьми из самых разных стран и городов. И я могу сказать, что добрых людей очень много. Несмотря на то, что повод для знакомства у нас был печальный, со многими мы до сих пор дружим. Я верю, что все люди на свете добрые, просто в какой-то момент у некоторых из них происходят какие-то сдвиги, и они становятся неадекватными, начинают совершать неадекватные поступки. Но в конечном итоге добро победит зло. Я в это верю.
Может быть, если бы после теракта люди относились к нам с каким-то негативом, я бы обозлилась на мир. Но с нами рядом всегда были добрые и отзывчивые люди. Даже на улице обнимали, говорили какие-то слова поддержки.
Что такое любовь, я пока не знаю. Бабушка говорила, что любовь – это когда внутри арфа играет. Я пока такого не чувствовала. Наверное, любовь – это уважение, теплые чувства к человеку. А дружба – это святое чувство. После теракта мне очень сложно довериться человеку. Я не могу сказать, что у меня есть лучший друг или лучшая подруга. У меня есть знакомые – ребята, с которыми я хорошо общаюсь, но назвать кого-то другом я не могу.
Я очень закрытый человек и стараюсь никого не пускать в свою душу. Это плохо, потому что я коплю в себе какие-то чувства и не выпускаю их, но я не могу довериться человеку.
Как бы хорошо я с кем-то ни общалась, как бы ни делилась секретами, всё равно на 50-70% я закрыта.
Мне комфортно, когда я одна, намного комфортнее, чем с кем-то. Мне всегда хорошо. Я всегда найду, чем заняться, я никогда не скучаю. Нас раньше было трое в семье, а потом резко – раз, и я одна. Наверное, я привыкла. Даже в поездках я предпочитаю сидеть одна в автобусе.
С одноклассниками, которые тоже были в той школе, мне легче, потому что у нас поменялись ценности в жизни. Мы по-другому думаем, у нас другие цели в жизни, нежели у ребят, которые там не были. Когда мне было еще только 10-11 лет, я уже думала, что буду в жизни делать, где работать. Меня не интересовали куколки, игрушки. После теракта, сразу – хоп, и ты взрослый человек. Вот сейчас мне 19, а я не чувствую себя на этот возраст. У меня все друзья намного старше меня – в среднем, 30 лет. А с ровесниками мне тяжело найти общий язык, потому что их совсем другое интересует – потусить, поразвлекаться, шмоточки и так далее.
Москва и Осетия
Когда я переехала жить в Москву, сразу стала ходить в театры, кино, музеи. Здесь столько всего интересного происходит каждый день, я стараюсь развивать себя. Многое, конечно, было странным. У нас в республике очень сильны традиции уважения к старшим. Старший входит в комнату, молодежь встает и не садится, пока старший не сядет, уважение у нас заложено в генах.
В Москве, например, мне безумно не нравится, когда преподаватели обращаются к студентам на «вы». У нас в Осетии нет в языке «вы». Поэтому после нашей такой домашней школы прийти в институт, где тебя называют на «вы», да еще и с такими ужасно серьезными лицами – очень тяжело.
Еще поражало отношение молодежи к старшим в метро, в общественном транспорте, в магазинах. Я понимаю, настроение у тебя плохое, тебе надоели старики, но всё равно потерпи, они же старики, и мы тоже будем старые, и с нами тоже так будут обращаться.
Выйти замуж за военного
У меня есть мечта – выйти замуж за военного. Понимаете, военного есть за что уважать – он спасает других людей, он спасает меня, моих детей, наше будущее. У меня дедушка военный, мне очень нравится форма, военная выправка. Когда я еду в метро и в вагоне военные, я прямо счастлива.
Мы очень тесно дружим с семьями погибших спецназовцев. Они потрясающие. У них ведь были свои дети, свои семьи, но они об этом не думали, они просто спасали наши жизни. Они боги, наверное, это что-то нереальное – отдать жизнь за незнакомого тебе человека. Вот за такого замуж идти можно смело. В спецназ ведь попадают не просто ради денег, случайных людей там нет. Понятно, что у них опасная работа, что они каждый день рискуют своей жизнью, зато какие это люди!
Сегодня я стараюсь не думать о теракте. Я учусь в МПГУ на дефектологическом факультете. Занимаюсь волонтерством в благотворительной организации «Дети Марии» – провожу занятия для детей-сирот. Мы очень дружим, ездим летом в лагеря, и мне нравится отдавать себя. У меня интересная профессия, крутые преподаватели, много новых знакомых, я живу в столице России.
Я просто – живу. У меня есть крыша над головой, у меня есть ноги, руки, и я могу говорить, читать, писать – это уже круто, как можно не радоваться?!
Смысл жизни для меня в том, чтобы сделать что-то очень важное и полезное для людей, и чтобы после моей смерти мои наследники это продолжали. Мы живем для того, чтобы совершенствовать этот мир.
Читайте также:
- Беслан. 10 героев спецназа
- Беслан. Помним
- Мой Беслан. Рассказ заложницы
- Ангелы Беслана. Имена и лица всех погибших