«Для ранних христиан всеобщее воскресение — именно всеобщее, это — космическое событие, исполнение всего в конце времен, исполнение во Христе. И этого славного исполнения ожидают не только усопшие, его ожидают и живые и вообще все творение Божие. В этом смысле, по словам апостола Павла, мы (я имею в виду и живых, и умерших) все мертвы — не только те, кто покинул эту жизнь, но и все те, кто умер в воде Крещения и вкусил Христово воскресение в воскресении Крещения.
Мы все умерли, говорит апостол Павел, и наша жизнь — не только жизнь усопших, но и жизнь живых, — „сокрыта со Христом в Боге“ . И я еще раз повторю (потому мы так привыкли уже к этим словам, что воспринимаем их как некую музыку, не думая о ее смысле): жизнь сокрыта со Христом, а Христос — жив, смерть не имеет над Ним власти. Так, живые или мертвые, в этом ли мире, чей образ проходит, или покинув его, мы все живы во Христе, ибо мы соединены с Ним и в Нем имеем свою жизнь.
Такова христианская революция по отношению к смерти. И если мы не поймем этот поистине революционный, поистине радикальный характер христианства — революционный в отношении религии, всего, что человек относил к таинственной реальности смерти, если мы этого не поймем, то мы не сможем понять и истинный смысл обращения Церкви с умершими».
Эти строки — из новой книги замечательного пастыря и богослова, протопресвитера Александра Шмемана (1921 — 1983 г.г.). Да-да, новой: сам о. Александр предстоит ныне пред престолом в Церкви Небесной, однако продолжают быть открываемы его новые слова, актуальные для нас, христиан ХХI века.
Книга, называющаяся «Литургия смерти», рассматривает христианское отношение к смерти в его богословском, литургическом, культурном контекстах и готовится к выходу в свет осенью этого года в издательстве «Практика». Мы беседуем с переводчиком и редактором книги, заведующей Отделом музейного и архивного хранения в Доме русского зарубежья им. А. Солженицына Еленой Юрьевной Дорман.
— Написанное о. Александром давно вошло в то, что можно назвать (простите, сейчас я употреблю выражение, мною не очень любимое, но надо как-то обозначить) золотым фондом русской богословской мысли, его книги изучают в семинариях, их хорошо знают и цитируют — но, однако, в то же время о них и спорят, имя Шмемана не перестает быть знамением пререкаемым, его слово будоражит, заставляет думать, переоценивать нашу убежденность в крепости и чистоте собственной веры…
И, похоже, открытия новых важных вещей из наследия о. Александра не собираются заканчиваться — вспомним, какой эффект произвел не так давно в церковной среде выход его «Дневников». Вот теперь — «Литургия смерти», книга, значение которой трудно переоценить даже заранее.
Откуда взялась эта книга? Как возник замысел ее издания?
— Назвать это книгой как-то неправильно, это просто четыре лекции на эту тему, получится брошюра. А откуда она взялась… Я могу рассказать всю чудесную историю.
Каждый год в Свято-Владимирской семинарии в Америке проходит летняя школа — семинар, посвященный какой-то одной теме. В 1979 году такой семинар вел отец Александр Шмеман, темой его была «Литургия смерти и современная культура».
Вот что он сам записал в своем дневнике: «Четверг, 28 июня 1979. Всю неделю — семинар о смерти, погребении и т. д. Читаешь лекции (с вдохновением, от души, убежденно), слушаешь, обсуждаешь — и все сильнее внутренний вопрос: ну, а ты сам? А твоя смерть? Как обстоят с нею дела?».
Этот вопрос волновал отца Александра, о смерти он много писал в «Дневниках», читал курс на эту тему в семинарии: «Сколько мыслей, сколько „откровений“ приходит, пока читаешь лекцию. Вчера („Литургия смерти“) говорил о „проблеме“ спасения, воскресения некрещеных. И вдруг таким ясным становится, что дело не в том, знали они или не знали Христа, поверили ли в Него или нет, были крещены или нет, а в том, что Христос знает их и Себя отдал им и за них. Поэтому и их смерть „поглощена победой“, поэтому она и для них встреча со Христом» (20 октября 1981 года).
Отец Александр собирался написать и книгу: «Вторник, 23 марта 1976. Вчера писал скрипты для „Свободы“ — о Вербном Воскресенье. В сущности хотелось бы до смерти написать: „Страстная. Пасха. Пятидесятница“, „Богородица“, „Литургия смерти“, „Рождество и Богоявление“. Так был бы обнят, покрыт весь круг. <…> Среда, 8 октября 1980. В связи со своей книжечкой „Liturgy of Death“ думаю и почитываю о смерти, точнее — о подходе к ней в христианском богословии».
При разборе его бумаг был найден титульный лист с названием «Death is no more». Но написать такую книгу отец Александр не успел, да и записей к лекциям не осталось. Огромное счастье, просто чудо, что студенты нередко записывали лекции на магнитофон, для себя.
Подготавливая к печати «Дневники» отца Александра, я как бы откладывала в голове на будущее идеи о том, какие материалы могли бы еще сохраниться, и что и где стоит поискать. Составляя сборник статей отца Александра, я связывалась со многими людьми в США, с родственниками, изучала эмигрантские издания, просмотрела архив отца Александра в Свято-Владимирской семинарии, но следов «Литургии смерти» не нашла.
И вот в декабре 2008 года на международной конференции «Наследие отца Александра Шмемана», проходившей в Свято-Сергиевском богословском институте в Париже, я cпросила приехавшего из США отца Алексия Виноградова, не сохранились ли какие-нибудь записи лекций отца Александра о литургии смерти, и он вдруг вспомнил (а до того не вспоминал!), что один тогдашний студент расшифровал аудиозапись летнего семинара и использовал этот текст для своей выпускной работы. Он даже вспомнил имя этого студента.
Оказалось, что это служащий в настоящее время в Канаде священник Роберт Хатчен. С помощью дочери отца Александра Маши Ткачук я нашла отца Роберта, и он любезно прислал мне свою расшифровку. Пользуюсь случаем, приношу ему огромную благодарность за то, что он сохранил для нас эти четыре лекции.
А дальше уже было дело техники — перевести лекции на русский язык, что я и сделала. Теперь дело за малым — издать книжку. Надеюсь, осенью это произойдет.
— Мысль и слово о. Александра: огромный понятийный аппарат, широкая эрудиция, цитаты и гиперссылки, особенно в его радиоскриптах, проповедях… Насколько вам трудно бывает работать над написанным Шмеманом? Или всё получается легко, на чистом вдохновении?
— Работать над написанным Шмеманом легко и приятно. Ну, почти. Отец Александр был очень начитанным человеком, любил в речи и в письме цитировать, ссылаться на что-нибудь или кого-нибудь. Но делал это он почти всегда по памяти (я имею в виду его «Дневники» и устные лекции, для книг он все тщательно выверял), нередко не совсем точно, иногда путая почти до неузнаваемости, и искать источники его цитат и ассоциаций — очень увлекательное детективное занятие.
А вот переводить его тексты на русский мне очень легко. Во-первых, он в английском, который он выучил уже взрослым человеком и на котором говорил с акцентом, сохранял структуру русского языка. А во-вторых, я так много его читала, так долго работала над «Дневниками», что точно знаю, как бы он сказал то или другое по-русски, я действительно могу писать, как писал он.
Уже случалось, что переведенные мною тексты знавшие его люди принимали за написанное по-русски им самим. Когда я работала над дневниками (а я первый раз перепечатывала их с тетрадок в 1984 году! А потом заново все печатала и комментировала в Москве для издательства), точнее сказать — жила с ними, ими, долго, год или больше, мне помогал сам отец Александр. Это правда, честное слово. Я его слышала, чувствовала его присутствие…
Это счастье было — его дневники готовить. А то, что они стали пользоваться таким успехом, меня, честно говоря, потрясло и очень обрадовало.
— Читая написанное о. Александром Шмеманом, представляешь его человеком пасхальным, воочию убедившимся, что смерть таки попрана Воскресением, и эту убежденность передающего пастве Христовой. О.Александр был дружен с вашей семьей. Насколько верно это мое ощущение, таким ли он был в жизни, каким предстает со страниц своих книг?
— Таким и был, да. И его ученики — отец Михаил Меерсон-Аксенов, отец Андрей Трегубов и др. — продолжают излучать этот свет. Семьями мы дружили, отец Александр очень любил мою маму, часто заходил к ней на работу, когда бывал в Нью-Йорке. Я-то молодая совсем была и глупая. Но он крестил и мою сестру, и меня с мужем. И мы слушали его лекции. И слушали разговоры за столом. И на службы в семинарию ездили, на Пасху — всегда в семинарию.
Очень остроумный был человек, иногда даже язвительно остроумный. Когда он умирал, уже дома, Ульяна Сергеевна, жена, оберегала его, не пускала много людей, но в какой-то момент распахнула двери и сказала: «Приходите, смотрите на нашу Пасху».
— О христианском отношении к смерти и строе и символике православного заупокойного богослужения написано, казалось бы, немало. В чем вы видите особую значимость новой книги?
— Я не богослов и не могу дерзнуть говорить об этой книге с точки зрения богословия. Особую значимость лекций я вижу в том, что тема заупокойного богослужения рассматривается в контексте нашей жизни, постоянно имеется в виду секулярное общество ХХ столетия и то место, которое оно отводит смерти. Это очень важно.
Кто еще об этом писал? Я не знаю. Наверняка, писали и думали, я просто не знаю. А понимание смерти и отношение к ней постоянно менялись на протяжении двух тысяч лет, особенно резкие изменения, которые уже невозможно не заметить, произошли как раз в ХХ веке. И это ставит перед христианством совсем особые, насущные задачи. Но не хочу пересказывать, давайте дождемся выхода книжки.
— Не ошибусь, если скажу: об обществе во многом можно судить по тому, как оно относится к смерти вообще и к умирающим в частности. Елена Юрьевна, вам не понаслышке знакомо, что такое — помогать безнадежно больным, участвовать в работе хосписа. Как бы вы оценили в этом свете состояние современного российского общества?
— Современное российское общество (и не только российское, кстати) смерти боится и делает вид, что ее нет. У нас боятся умирающих, причем я вижу, что боязнь эта того же плана, как страх заразиться чем-то нехорошим. В Церкви очень обидно наблюдать, что отпевание (впрочем, как и крещение, принятие в Церковь нового члена) перестало было общецерковным делом, а превратилось в частную требу.
Каждый умирает в одиночку, один на один с болью, с отчаянием, вместе с ним страдает без поддержки вся его семья. Что-то немножко меняется — благодаря энтузиастам, врачам паллиативной медицины, появившимся хосписам, фондам, этим хосписам помогающим. Нюта Федермессер, возглавляющая фонд помощи хосписам «Вера», отмечает, что сейчас стало легче собирать средства на хосписы. Это радует. Но это — такая капля в море! Страна-то у нас огромная. Тема табуированная, открыто не обсуждающаяся.
В моем детстве, я помню, как из соседней квартиры выносили гроб, сын соседей разбился на машине, и весь дом провожал своего соседа и утешал родителей. А когда умер учитель музыкальной школы в нашем переулке, то мы стояли на балконе и смотрели, как по улице несли гроб, и за гробом шли люди и маленький оркестр…
Я не знаю, почему так все изменилось. Но знаю точно, что если бы люди помнили, что они смертны и сами окажутся в том положении, в котором умирают сейчас, подчас в муках, другие, это memento mori могло бы преобразить наше общество во всех отношениях. Мы бы по-другому начали относиться друг к другу — и к здоровым, и к больным, и к умирающим.