Владимиру Гуральнику, полковнику в отставке, 86 лет. В 40 лет увлекся историей и неожиданно для всех стал делать миниатюры деревянных храмов. Из его коллекции в городской библиотеке подмосковных Мытищ создали музей.
Моим учителем был знаменитый академик Алексей Павлович Окладников — археолог всемирного масштаба. Мы помогали в раскопках разных поселений и однажды откопали один из старообрядческих храмов, вернее, только его сруб. Думаю, надо сделать, чтобы сохранить. И вот сидел вечерами дома и делал храм из спичек. Получилось хорошо, этот храм даже забрали на кафедру. С этого дня и пошло мое увлечение деревянными храмами. Потом начал ездить по разным городам, фотографировать, кто-то присылал мне фотографии.
О храме в Антарктиде, часовне в Дахау и музее своих работ
Каждый мой храм — это точная копия реального храма, которую я делаю из подручных материалов — спичек, палочек от мороженого, пробок. И каждый храм имеет богатейшую историю, могу рассказывать часами.
Например, наш Перловский храм построен братьями Перловыми, которые торговали чаем и обеспечивали им всю Москву. А так как тогда все богатые купцы были меценатами и считали за честь сделать для страны что-то доброе, то братья построили храм. Его настоятель Георгий Извеков был расстрелян на Бутовском полигоне. Был там однажды на экскурсии… Думаю, молодежи важно об этом знать. Тогда ведь мы верили, что это враги народа, а начинаешь разбираться — нормальные люди.
Оказывается, на Чукотке стоит самый большой в мире деревянный храм. Увидел его в интернете, нашел адрес, написал настоятелю, попросил прислать фотографии храма в разных ракурсах. Он стоит на берегу океана, начал гнить, тогда его покрыли от влаги и воды, и храм стал красным.
Целая история у храма в Антарктиде. Его делали в Сергиевом Посаде из специально пропитанной карельской березы, потом разобрали и на кораблях повезли в Антарктиду, а там снова собрали. Его особенность в том, что внутри сделаны крюки, на которые крепятся цепи, которые растягиваются и держат храм. И каждый раз вместе с новой экспедицией служить в этот храм приезжает новый священник.
Сделал простенькую часовенку, которая стоит на территории бывшего концлагеря Дахау в Германии, самый старый храм Московской области, который был построен при отце Ивана Грозного. Однажды поехал с группой на экскурсию в музей Михаила Пришвина, и пока все смотрели, я решил вокруг побегать и нашел часовню — сделал ее тоже.
Всего в моей коллекции — больше 200 храмов. Собрал их и передал в дар городу — в Мытищинской библиотеке мы создали музей.
О знакомстве с Ильей Глазуновым, встрече с Валерием Золотухиным и будущим Патриархом Кириллом
Зодчий миниатюрных храмов — так меня и называют. Семья и друзья сначала удивлялись: «Да зачем ты все это делаешь?», а сейчас уж привыкли. Это мое главное хобби. Не могу сказать, что занимаюсь этим профессионально, иначе получал бы за это деньги. Некоторые спрашивают: «Да что ты с этого имеешь? Отнеси на Арбат!», но я не могу.
Все мои храмы освящены, как только сделаю, сразу несу в церковь, и считаю, что продавать такие вещи — это кощунство, в подарок — да, дарю.
Однажды на выставке в Москве познакомился с художником Ильей Глазуновым, потом несколько раз мы встречались на вернисажах, я мог позвонить ему, чтобы проконсультироваться. На выставке в Даниловом монастыре познакомился и с митрополитом Кириллом — будущим Патриархом.
А несколько лет назад сделал по фотографии копию храма, который построил Валерий Золотухин в своем родном Алтайском крае, сфотографировал свою работу и отправил в театр «Современник». И через неделю меня пригласили на встречу с Золотухиным, я подарил ему свой храм. После смерти его похоронили в родном селе, рядом с тем храмом.
О современном храмовом строительстве, активной старости и интересе в жизни
В деревянном храме и в каменном — совершенно разные ощущения. К сожалению, некоторые храмы, копии которых я сделал, уже сгорели, но что поделаешь. А сейчас храмы строят практически однотипными. Понятно, что это связано с финансированием… Но раньше-то каждый построенный храм — это целое событие! И мне кажется, надо подходить индивидуально, каждый храм должен иметь свою архитектурную особенность.
Как я пришел к вере? Когда в 70-е годы тяжело заболела мама, я пошел в храм, поговорил с батюшкой, помолился, ей стало полегче. И с тех пор я как-то поверил. Мой любимый храм — Богоявленский в деревне Бородино.
У каждого человека должен быть какой-то интерес в жизни. Если он теряется, человек перестает существовать — или спивается, или болеет и в результате долго не живет. У меня много таких примеров, особенно друзей из армии: как говорят, уволился, ремень снял и умер. Раз других занятий нет.
После увольнения я ушел работать в школу — вел начальную военную подготовку и по совместительству историю в начальных классах, потом ушел в ДОСААФ. Постоянное занятие чем-то помогает человеку не стареть. Иногда езжу на велосипеде, я старший по дому. Вообще не представляю, как это — жить без интернета, всегда ищу там фотографии храмов, звоню друзьям по скайпу.
Хотя, конечно, старость дает о себе знать. Но чего грустить? Кому сколько отведено, тот столько и проживет, если сам себя в могилу не загонит раньше времени. У меня хорошая семья, двое детей, внучка, жду правнуков. Как мне говорят, «ты живой, потому что церквями занимаешься, Господь тебя хранит!».
О военном детстве, Дне Победы и жизни в Германии
В день, когда началась война, я был у бабушки — она жила возле Бауманского сада, где сейчас находится станция метро «Красные ворота». Кажется, это было воскресенье, 9 утра. И вдруг по радио выступает Молотов: «Началась война». Мы сразу собрались, сели в трамвай и поехали к нам домой, на станцию Трубная. Приехали, а отец уже ушел на фронт — мать собрала ему мешок и проводила.
Вскоре нас всем классом отправили без родителей под Рязань, в какой-то интернат. Было голодно, одиноко. И мы с моим товарищем Леней Зыковым решили сбежать в Москву. Леня сейчас тоже уже старенький, но поддерживаем связь. И мы рванули обратно, добирались паровозами, пешком шли. А в этот момент немцы уже подходили к Москве. Началась паника. Но бежали из города, будем прямо говорить, — директора крупных магазинов, гастрономов, грузили машинами свое барахло. А народ простой выходил на улицы, и все копали окопы и траншеи, в том числе моя мама.
А мы, мальчишки, были на чердаках — тушили песком зажигалки, которые немцы при налетах сбрасывали на дома. Райком комсомола создал маленькие бригады из ребят, и когда начиналась тревога, все бежали в бомбоубежище, а мы на крышу.
Во время войны школы были закрыты, мы не учились. Гуляли, дрались, гоняли голубей — что еще пацаны могут делать в этом возрасте? Голуби в то время работали почтальонами: если тверской, то в Тверь возвращается, если московский — в Москву.
9 мая, когда закончилась война и Юрий Левитан объявил, что Германия капитулировала… я даже не знаю, как правильно сказать… народ как будто с ума сошел. Все ринулись на Красную площадь, и пробиться туда было невозможно. На улицах танцевали, кричали, поднимали военных на руки. Около Большого театра стояли статуи физкультурников, и все они были обвешаны обувью. Люди настолько плотно шли, что теряли туфли и галоши, а кто-то потом их подбирал и вешал на статуи.
Мой отец сначала был артиллеристом, потом минометчиком, воевал в первой танковой армии Катукова. Прошел всю войну, был в Сталинграде. Потом служил в Германии. Его фронтовые треугольнички для мамы я отдал в наш Мытищинский музей.
В октябре 1945 года отец сделал нам вызов, и мы с мамой поехали к нему в Германию — до 1949 года жили в военном городке в пригороде Дрездена.
Помню, хозяина нашей квартиры звали Ульрих, это был полковник танковой армии, попал в плен к американцам, у него ранений куча. Но он не состоял в фашистской партии, иначе был бы каким-нибудь генералом, а так и остался командиром полка. Наверное, мировоззрение было такое, что не захотел вступать.
Я учился в русской школе, но при этом мы с немецкими детьми общались, бегали по улицам, стояли в одних очередях — не было никакой вражды. Мы все свободно говорили на немецком языке. Помню, в 50-е в Москве была выставка часов, я пришел и увидел немецкие часы. Спросил про них по-немецки у экскурсовода — он так удивился: я спрашивал именно на разговорном немецком, с диалектом, ведь классический, который в школах преподают, — это другое дело. Разговорились, потом он меня лимонадом напоил.
Вообще немцы как народ — очень коммуникабельны. А какие-то националисты есть в любой нации. Потом у меня не получилось больше съездить в Германию, а сейчас уже возраст не тот.
В 1949 году мы вернулись в Москву. Отец уволился с военной службы, стал кандидатом экономических наук, занимался экономикой железнодорожного строительства. Мама заочно окончила Московский архитектурный институт, факультет ландшафтного дизайна. Потом долгое время работала художником-оформителем всей выставки ВДНХ, в цветочном павильоне было много ее работ. Они с начальником первые в СССР разработали методику засушки цветов с сохранением естественной окраски и формы. Правда, тогда они все делали своими руками, надышались растворов и обе умерли от рака горла…
Я учился в школе №232, помогал в ее строительстве — мы носили кирпичи, красили. Мой выпуск был первый. Занимался боксом, стал мастером спорта, шестикратным чемпионом Москвы. Потом поступил в Тбилисское артиллерийское училище, которое было одним из лучших в СССР.
Прослужил 30 лет в армии, в инженерных войсках. Украина, Белоруссия, Крым… Помню, в Заполярье натягивали веревки и ходили по ним от казармы до казармы — такие сильные были ветра. 15 лет служил на Дальнем Востоке, командовал артиллерийским полком. Застали события на острове Даманский: когда наши начали наступать, поддерживали огнем. А дальше я хотел поступать в военную академию, но в те годы армия уже начала разваливаться, и коллега сказал: «Вот же Дальневосточный университет, поступай на исторический и учись».
В тот момент история меня не особо интересовала, увлекся ею уже в процессе — и вот сейчас все пригодилось.
А на днях закончил делать копию Благовещенской церкви в селе Посадное Архангельской губернии. Ее фотографию и описание нашел в книге архитектора и исследователя Владимира Суслова. Построена в 1887 году! Правда, ее уже нет, разобрали на дрова, но я решил сделать — красивая!
Записала Надежда Прохорова
Фото: Сергей Щедрин
