Священник Андрей Мизюк
Как-то спросили меня, правда, вот, не помню при каких обстоятельствах, в связи с чем, но все же: а когда же, батюшка, все-таки праздновать Рождество? И ответил я так: а вы помните хотя бы примерно день, когда вы поняли, что уверовали во Христа, когда поняли, что стали христианином? Вот тогда и празднуйте. Лично. Ведь это случилось в вашем сердце: и ясли, и звезда, и пастухи и, наконец, Сам Богомладенец. Осознав это, мне кажется, дальнейшим логичным поступком станет присоединение к празднованию события Рождества вместе с Церковью, в ту дату, которая ею установлена. А если нет… то, в общем-то, вопрос этот для вас скорее праздный. Но Звезда Рождества горит в небе независимо от времени года и суток, а присоединиться к пастухам и волхвам, думается мне, не поздно никогда.
Путь поста, уместившийся в чуть более, чем месячный отрезок – это повторение пройденного в веках от Адама до пастухов, оповещенных Ангелом в эту ночь. Повторение, конечно, символическое. Быть может в этом и весь смысла поста – понять и увидеть себя настоящего со всеми болячками и скорбями, признать их и уже совсем другим увидеть, что далеко в небе светит Звезда, которая чьей-то личной пустыне помогла обрести смысл.
Не знаю, бдели ли они в ту ночь, или же, может быть, заснули, хотя Писание и говорит о том, что они «содержали ночную стражу у стада своего». Но их поклонение Христу в яслях — не просто встреча конкретных людей с Родившимся Младенцем, а в каком-то смысле символическая первая встреча человека со Христом. Да, так Благая весть касается человеческого сердца, так человеку открывается Слово, ставшее плотью, ставшее человеком во всем кроме падения и греха.
Маленький Мальчик в яслях, среди скота, в хлеву, ибо не нашлось им места в гостинице, рядом с Матерью и Ее спутником, обручником Иосифом, в бедной и простой обстановке приходит в мир. Приходит за смертью. Об этом возвестит праведный Симеон, ждавший Его несколько веков, об этом расскажут дары волхвов, это сложит в сердце своем Его Мать и пронесет сквозь многие годы от порога иерусалимского храма до места погребения Адама. Он приходит, чтобы лишить смерть власти над человеком. Как человеческой волей, ошибкой, как человеческим согласием смерть на многие столетия обретает безоговорочную власть над всем родом людским, так богочеловеческим движением навстречу падшим людям эта власть упраздняется навсегда. Смерть более не итог и не закон. Но смерть во Христе – это обретение жизни. Жизни с избытком. Смерть для жизни больше не конец.
Бог рождается человеком в мир, исполненный болью. Болью, которая приводит человека не просто к безумству, но опустошает его, превращая в бессмысленного странника на отрезке между рождением и смертью. Он приходит уврачевать и исправить ту дорогу, тот скорбный путь, который некогда совершили первые мужчина и женщина из Эдема. Боли в мире столько, что за ней очень часто, кажется, не видно Его Самого. Но это обман. Потому что эта боль принимается Им самим без остатка. И человеку, конечно же, наверное, неприятно и странно видеть страдающего Бога. Поэтому удобнее убедить себя в том, что Его тут нет.
А где же Он? Вот в этом-то, наверное, и самый главный вопрос. Потому что видеть страдающего и умирающего Бога значит неизменно прийти к главному вопросу: за что? А здесь, возможно, будет и место для совсем других нелегких и неприятных вопросов самому себе. Ведь совесть наверняка может подсказать человеку что с ним не так и почему. А самое главное: за что? И вот в яслях положен Тот, Кто вину и решение моего «за что» возьмет на Себя. И то, что на самом деле я вполне себе заслужил, вопьется гвоздями в Его руки и ноги. Но даже там, где зло и вековая тьма решит явить миру временную и мнимую победу, там на древе униженный, оплеванный, избитый и убитый Бог откроет миру объятия. Вот оно, прошедшее сквозь века «Адам, где ты?». Как страшно этот вопрос прозвучал в Эдеме. Но уже в тишине и молчании он раздается из яслей, в страдании и скорби он неслышно доносится с Креста. И в сиянии и славе Воскресения Бог Сам отвечает на этот вопрос, также тихо взяв Адама с женой за руки.
Где мой Бог? В страшном пожаре Кемерова, в жутком и холодном январе Магнитогорска, в боксах умирающих в реанимации двойняшек, с мамой, которая месяц не спит, дежуря в реанимации возле дочери. Он в хосписах, ночлежках, он в телефонном звонке, который остановил кого-то от непоправимого, он на остановке с замерзающим бомжом, Он там, где черта, где точка невозврата еще зависит от самого человека. И Он в надежде. В надежде на то, что, может быть, эта точка все же не пересечена.
На кого мне еще рассчитывать?
Кто Бог велий?
И так тиха и прекрасна эта ночь. Ночь, когда отновогодившему миру ни до чего. Удары его часов оказались пшиком. Год настал, но ничего не случилось. Само по себе и из ничего. Просто маскарад, в котором очень нередко за самой-разсамой маской таится пустота. Мы опять все устали и заняты.
Тебе снова не нашлось здесь места, Господи?