От редакции: завтра, 28 ноября, исполняется 130 лет со дня рождения поэта, оказавшего, возможно, наибольшее влияние не только на поэзию, но и всю отечественную культуру ХХ века. Александр Блок, отец русского символизма.
Две части статьи «Александр Блок» были опубликованы в журнале для родителей «Виноград» в номерах 4 (16) 2006 и 1 (17) 2007. Сегодня портал «Правмир» публикует первую часть этой статьи.
Лирика Блока – «эолова арфа» революции, высокохудожественное воплощение неосознанных стремлений русской интеллигенции. Мало кто из современных Блоку литераторов пользовался столь восторженной и искренней любовью читающей публики. И многое ему прощали, что не простили бы никому другому. Человек не только огромного таланта, но и живой совести, Блок действительно улавливал «музыку» своего времени, но, как водится, в сердце, не очищенном от страстей, истина смешивалась с ложью, поэтому прозрения то и дело сменяются у него помрачениями (в этом тоже – знамение эпохи).
Блок, глубоко прочувствовавший крушение старого мира, нового – чаял, но не увидел, потому что сам не пережил внутреннего обновления, а в царстве «Нового Человека со старым сердцем» – задохнулся. Однако на роль «учителя жизни» он никогда и не претендовал, а был по преимуществу лирик. Лирические же стихи совершенно не обязательно содержат какую бы то ни было «идею», истинную или ложную, поэтому многое у Блока можно воспринимать, совершенно отстранившись от его неоднозначной мистики и нередко сомнительных откровений.
Жизнь – без начала и конца.
Нас всех подстерегает случай.
Над нами – сумрак неминучий
Иль ясность Божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить все, что видишь ты.
Твой взгляд – да будет тверд и ясен.
Сотри случайные черты –
И ты увидишь: мир прекрасен.
(«Возмездие»)
Начало жизни будущего поэта омрачено драматичным разрывом между его родителями. Рос он вдали от отца и в дальнейшем общался с ним лишь на расстоянии и эпизодически, но тем удивительнее стойкость фамильных черт. Многими лучшими качествами своей натуры Блок обязан семье матери, в которой воспитывался. Дед его, Андрей Николаевич Бекетов (1825–1902) – известный ученый-ботаник, ректор Петербургского университета. Женщины в семье Бекетовых обладали выраженными способностями к литературе. Бабушка, Елизавета Григорьевна (1834– 1902), активно занималась переводами с французского и английского (Жорж Санд, Бичер-Стоу, Вальтер Скотт, Диккенс, Гюго, Мопассан, Флобер).
Из четырех ее дочерей писательницей не стала только вторая, Софья Андреевна. Старшая дочь, Екатерина Андреевна (1855–1892), писала рассказы и стихи. Одно из ее стихотворений, «Сирень», было положено на музыку С.В. Рахманиновым и стало известным романсом. Младшая, Мария Андреевна (1862–1938), была детской писательницей; впоследствии она стала первым биографом своего племянника (жизнь поэта в ее изложении напоминает увлекательную повесть для юношества).
Мать Блока, третья из сестер, Александра Андреевна (1860–1923), тоже проявила себя как переводчица. Больше всего любила она природу и литературу, особенно лирику, поэзию. Была очень религиозна и еще в детстве мечтала о детях, о материнстве.
Брак юной, наивной и ребячливой Аси Бекетовой с демоническим Александром Львовичем Блоком обернулся драмой. В Варшаве, вдали от прежнего круга знакомых, муж проявил свой характер во всей красе: он изводил жену беспричинной ревностью, в наказание бил и морил голодом. Первый ребенок родился мертвым. Забеременев вторично, Александра Андреевна вернулась в родительский дом.
Александр Блок родился 16 (28) ноября 1880 г. «Саша был живой, неутомимо резвый, интересный, но очень трудный ребенок: капризный, своевольный, с неистовыми желаниями и непреодолимыми антипатиями», – вспоминала тетушка (Бекетова М.А. Александр Блок. Биографический очерк. Л., 1930. С. 35). Характерно, что, при обилии всевозможных подробностей, особенных воспоминаний о его религиозном воспитании не дается.
Живя в основном в Петербурге, летние месяцы семья проводила в подмосковном имении Шахматово Клинского уезда.
Шахматово. Современный вид
О роли Шахматова в поэзии Блока писали все близкие ему люди. Андрей Белый описывает его так: «От Поварова до Подсолнечной стиль изменяется, пейзажи становятся резче, красивей и явно дичают; лугов уже меньше; леса отовсюду (теперь их повырубили); больше гатей, оврагов и рытвин, деревни – беднее, их – меньше; уже не Московская, а Тверская губерния; Русью Тверской уже веет (Тверская же Русь – не Московская Русь) – тою Русью, которая подлинная и о которой А.А. так чудесно сказал:
О Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!»
(Белый А. Воспоминания о Блоке. М., 1995. С. 77)».
Шахматово. 1890-е годы.
Блоковские строки действительно чудесны, но замечания Белого нельзя оставить без внимания – уж очень характерны они для русского интеллигента: если подлинная Русь – то только не московская (по аналогии: если вера – то не православие, если христианство – то без Церкви, если власть – то уж только не та, которая сейчас).
В августе 1889 г. Саша Блок поступил во Введенскую гимназию. Успехами в науках не блистал – ему было скучно. Но в своих предпочтениях он был оригинален: больше всего любил древние языки – предметы, которые ненавидели и против которых восставали целые поколения «лучших русских людей». Но для музыкального уха будущего поэта «медь торжественной латыни» уже звучала призывно.
Сформировали его в основном, по-видимому, две вещи: воспитание театром и первый прилив юношеских страстей.
Начало увлечения театром – 1894 год. В восьми верстах от Шахматова находилось имение Менделеевых Боблово, где летом 1898 г. состоялась первая сознательная встреча рыцаря с Прекрасной Дамой (прежнее младенческое знакомство не в счет).
Музей Боблово
От того, первого лета их знакомства сохранились известные снимки: Блок в костюме Гамлета, Любовь Дмитриевна в костюме Офелии – едва ли не единственная фотография, которая дает понять, что в этой простоватой и полноватой девушке действительно был какой-то свет женственности, казавшийся ее поклонникам отблеском Нетварного Света. Блок увидел в своей Прекрасной Даме древнерусский, «княжеский» идеал красоты – так парадоксальным образом синтезировался в нем дух поэзии средневековых трубадуров и труверов с идеалом русской красавицы. Этот причудливый синтез, очень характерный для поэзии Серебряного века вообще и в литературе очень плодотворный, применительно к жизни изначально таил в себе опасность тяжелой драмы, что и случилось впоследствии.
Любовь Дмитриевна Мендлеева в роли Офелии. 1898 год
Любовь Дмитриевна вспоминала, что роль Офелии в любительской постановке Шекспира была первым ее шагом навстречу Блоку. Но потом увлечение прошло, и уже немногое время спустя ей было «стыдно вспоминать свою влюбленность в этого фата с рыбьим темпераментом и глазами» (Блок Л.Д. И быль и небылицы о Блоке и о себе // Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 151). А для Блока начался новый этап жизни.
Я шел во тьме к заботам и веселью,
Вверху сверкал незримый мир духoв.
За думой вслед лилися трель
за трелью
Напевы звонкие
пернатых соловьев.
И вдруг звезда полночная упала,
И ум ужалила змея…
Я шел во тьме, и эхо повторяло:
«Зачем дитя Офелия моя?»
(2 августа 1898 г., Шахматово)
В том же 1898 г. Блок, окончив гимназию, поступил на юридический факультет Петербургского университета. Закончил же Блок не юридический, а историко-филологический факультет, на который перешел в 1901 г.
Но внутренняя его жизнь была важнее, серьезнее, напряженнее. Это было уже нечто большее, нежели простая юношеская влюбленность. Сквозь земное чувство к земной девушке пробивался свет мистического откровения. Таинственные «лучи» обреченной России уже «скрещивались» на юном поэте. Его душевный опыт был квинтэссенцией опыта его поколения. «Из событий, явлений и веяний, особенно сильно повлиявших на меня так или иначе, я должен упомянуть: встречу с Вл. Соловьевым, которого я видел только издали; знакомство с М.С. и О.М. Соловьевыми, З.Н. и Д.С. Мережковскими и с А. Белым», – писал Блок в автобиографии (Блок А. Собр. Соч. в 6 тт. Т. 5. М., 1982. С. 75).
Приблизительно в то же время, т.е. когда уже была написана часть «стихов о Прекрасной Даме», Блок познакомился с его поэзией. «Семейные традиции и моя замкнутая жизнь способствовали тому, что ни строки так называемой “новой поэзии” я не знал до первых курсов университета, – вспоминал поэт. – Здесь в связи с острыми мистическими и романтическими переживаниями всем существом моим овладела поэзия Вл. Соловьева. До сих пор мистика, которой был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна. Меня тревожили знаки в природе, но все это я считал “субъективным” и бережно оберегал от всех» (Цит по: Бекетова М.А. Александр Блок. Биографический очерк. Л., 1930, С. 65). Поэтому справедливым можно признать суждение М.А. Бекетовой: «Таким образом, влияние Соловьева на Блока приходится считать несколько преувеличенным: он только помог ему осознать мистическую суть, которой были проникнуты его переживания. И это было не внушение, а скорее радостная встреча близких по духу» (Там же).
Однако справедливость данного суждения нисколько не умаляет роли Соловьева. Более того, остается удивляться, насколько узким и недостаточным было понимание его Блоком, Белым и прочими «соловьевцами». Они восприняли наиболее спорную часть его философии – учение о Софии, Вечной Женственности, понимаемой как образ красоты, хрупкости и в то же время – двойственности, переменчивости земного мира. Идея вселенского Добра, лежащего в основе совершенствования мира, которой был полон последний крупный труд Соловьева «Оправдание добра» (1894–1897), горькая ирония (отчасти даже – самоирония и самообличение) «Трех разговоров о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (1899 – 1900), наконец, христианская кончина, которой предшествовала смиренная исповедь у православного священника, – эти завершающие вехи пути великого философа остались ими незамеченными.
В. Соловьев
Владимир Соловьев в первую очередь – философ, и только потом – поэт, но именно в поэзии Соловьева Блок услышал родственные струны. Соловьев, мистик Вечной Женственности, в основе своих убеждений оставался христианином, трагедия Блока, по словам К.В. Мочульского, состояла в том, что «Божество открылось ему как космическое начало “Вечной Женственности”, а не как богочеловеческое лицо Христа. Он верил в Софию, не веря в Христа» (Мочульский К.В. Александр Блок. Андрей Белый. Валерий Брюсов. М., 1997. С. 81). И хотя эти откровения – в высшей степени спорные, в значительной мере относящиеся к разряду прелести, следует учитывать, что поэт воспринимал их именно как откровения, – иначе они просто теряют смысл, превращаясь в «смутную пену неких душевных состояний».
И Дух и Невеста говорят: прииди. (Апокалипсис)
Верю в Солнце Завета,
Вижу зори вдали.
Жду вселенского света
От весенней земли.
Все дышавшее ложью
Отшатнулось, дрожа.
Предо мной – к бездорожью
Золотая межа.
Заповеданных лилий
Прохожу я леса.
Полны ангельских крылий
Надо мной небеса.
Непостижного света
Задрожали струи.
Верю в Солнце Завета,
Вижу очи Твои.
(22 февраля 1902 г.)
Мистическому возбуждению соответствовал небывалый творческий подъем: стихи писались сотнями, лишь небольшая их часть вошла в изданный сборник. Первые попытки опубликоваться успехом не увенчались. Редактор журнала «Мир Божий» В.П. Острогорский отверг предложенные ему стихотворения «Сирин и Алконост» и «Гамаюн, птица вещая», сочтя их «аполитичными». Пророческого их смысла он, конечно, не распознал.
На гладях бесконечных вод,
Закатом в пурпур облеченных,
Она вещает и поет,
Не в силах крыл поднять
смятенных…
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых…
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью!
Попытка напечататься в издательстве «Скорпион» также не была успешной – законодатель новой поэзии Брюсов тоже не оценил опытов молодого поэта. Тем не менее читательскую аудиторию Блок приобрел еще до того, как его стихи появились в печати. В 1901 г. Александра Андреевна, в тот период интенсивно переписывавшаяся с О.М. Соловьевой, послала ей стихи сына. Соловьевы познакомили с ними Борю Бугаева (Андрея Белого), который не только увлекся ими сам, но и со свойственной ему энергией собрал целый кружок «блоковцев».
Тем временем период отдаленного преклонения перед земной Прекрасной Дамой близился к завершению: между поэтом и земным объектом его поклонения обнаружилась пропасть непонимания. Блок решился на последнее объяснение и в случае неуспеха готов был покончить даже с собой, даже предсмертное письмо написал – парадоксальное и кощунственное: «В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне “отвлеченны” и ничего общего с “человеческими” отношениями не имеют. Верую во Единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь. Чаю Воскресения мертвых и Жизни Будущего Века. Аминь. Поэт Александр Блок» (Блок Л.Д. И быль и небылицы о Блоке и о себе. С. 169). Но, к счастью, до трагедии не дошло. Может быть, сыграло роль и то, что как раз в этот период Любовь Дмитриевна нередко заходила в Казанский собор и молилась, как умела, перед Казанской иконой Божией Матери. Иногда и Блок сопровождал ее в этих походах. Трагедии не случилось, драма продолжалась.
Решающее объяснение Блока с Любовью Дмитриевной состоялось 7 ноября 1902 г. на вечере в Дворянском собрании и кончилось миром. Через два дня Блок сделал Любови Дмитриевне предложение, которое было принято, но их отношения уже успели стать достоянием литературы и, что хуже, литературного сообщества, и в житейском плане ничего хорошего это не сулило.
1903 год был ознаменован для Блока прежде всего двумя радостными событиями – литературным дебютом и женитьбой. Стихи его были напечатаны почти сразу в журнале «Новый путь», «Литературно-художественном сборнике» студентов Петербургского университета и в альманахе «Северные цветы».
А 17 августа в церкви села Тараканово (неподалеку от Шахматова и Боблова) состоялось его венчание с Л.Д. Менделеевой.
Александр Блок и Любовь Менделеева. 1903
В январе 1904 г. Блок с женой поехали в Москву, где сразу вошли в круг московских символистов – встретились с уже «родным по духу» Андреем Белым, познакомились с Брюсовым, Бальмонтом, издателем «Скорпиона» Поляковым, издателем «Грифа» Кречетовым, его женой Ниной Петровской и другими. Впечатления были разные. 15 января в религиозном собрании университетского кружка Блок читал доклад «Символизм как миропонимание». Среди слушателей были те, кто впоследствии стали видными фигурами в истории русской религиозно-философской мысли: В.Ф. Эрн, В.П. Свенцицкий, П.А. Флоренский. Пробыв в Москве две недели, Блоки вернулись в Петербург. Одним из результатов поездки стало то, что в том же году в издательстве «Гриф» вышел сборник «Стихов о Прекрасной Даме», в который вошли 93 стихотворения из нескольких сотен написанных.
Лето 1904 г., как обычно, проводили в Шахматове, куда к ним приехали Андрей Белый, Сергей Соловьев и близкий друг Белого Алексей Петровский. Блоки производили впечатление безоблачно счастливой пары. В то же время в отношениях друзей и единомышленников обнаружились моменты, весьма неудобные для человеческого общежития. Пропитавшись духом «Стихов о Прекрасной Даме», «блоковцы» всерьез считали жену поэта, Любовь Дмитриевну, объективным земным воплощением Вечной Женственности. И то, что было естественно для самого Блока и, в общем, извинительно даже с богословской точки зрения – видеть в любимом человеке отражение образа Божьего, – превратилось у его почитателей в странный культ, опасности которого они, похоже, сами не осознавали. Блок к этому времени уже чувствовал, что пора мистических озарений для него миновала. «Чувствовать Ее – лишь в ранней юности и перед смертью, – записал он как раз в 1904 г. – Теперь побольше ума» (Блок А.А. Собр. соч. в 6 тт. Т. 5. С.105). Белый и «блоковцы», напротив, навязывали ему «кружковую» мистику, для его натуры неприемлемую. Эту нездорово-мистическую атмосферу Блок иронически запечатлел в пьесе «Балаганчик», написанной в 1906 г.
В. Э. Мейерхольд
«Балаганчик» был поставлен В.Э. Мейерхольдом на сцене театра В.Ф. Комиссаржевской в декабре 1906 г. и шел с большим успехом. Между тем драматический любовный треугольник пьесы: Пьеро – Коломбина – Арлекин, – отражает треугольник, реально образовавшийся в жизни: Блок – Любовь Дмитриевна – Андрей Белый. Мистическое преклонение перед Вечной Женственностью приняло совершенно земной, банальный оборот: Белый влюбился в жену друга, и в какой-то момент она готова была ответить взаимностью. Запутанные отношения дружбы-вражды продолжались до 1907 г., дело чуть не кончилось дуэлью, на три года контакты с Белым вообще прекратились, потом возобновились уже в более спокойной тональности, однако не случайно заметил Блок в записной книжке: «Слишком во многом нас жизнь разделила» (Блок А. Собр. соч. в 6 тт. Т.5 С. 185). Это увлечение Белого и связанная с ним путаница в отношениях не разрушили семьи Блока, но надломили его душевно. Зримым печальным результатом стало пристрастие к алкоголю.
«Незнакомка» – это мистическое стихотворение, к сожалению, оно более автобиографично, чем хотелось бы думать почитателям творчества Блока:
… И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен,
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен…
…В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
Нельзя не отметить, что Блок осознавал ненормальность всего жизненного строя этого сообщества людей с размытыми нравственными принципами – в этом сказывалось его «здоровое начало». Люди, близко знавшие его, подчеркивают в его образе черты, мало вяжущиеся с расхожим представлением о «слепом ясновидце», ассоциировавшимся с известным портретом работы К.А. Сомова (который, кстати, не нравился ни самому Блоку, ни его родным).
Принципов переустройства мира на здоровых началах Блок искал в народе, в революции, но не в христианстве, не в Церкви. Возможно, психологически это было обусловлено тем, что о Христе слишком много говорили люди, причинявшие ему боль, – Мережковские, Белый и люди их круга. Но ближайший его друг – Евгений Павлович Иванов (1879–1942) – был человеком глубоко верующим, причем верующим церковно. В переписке с ним Блок порой говорит о Христе: «Ведь я “иногда” Христом мучаюсь» (Блок А. Собр Соч. в 6 тт. Т. 6. С. 69). И тут же отвергает Его: «Никогда не приму Христа» (Там же. С. 82). Но о том, что восприятие Блоком Христа не было поверхностным, свидетельствует, к примеру, такое его стихотворение, посвященное Евгению Иванову:
Вот Он – Христос – в цепях и розах
За решеткой моей тюрьмы.
Вот агнец кроткий в белых розах
Пришел и смотрит в окно тюрьмы.
В простом окладе синего неба
Его икона смотрит в окно.
Убогий художник создал небо.
Но лик и синее небо – одно.
Единый, светлый, немного грустный –
За ним восходит хлебный злак,
На пригорке лежит огород капустный,
И березки и елки бегут в овраг.
И все так близко и так далеко,
Что, стоя рядом, достичь нельзя,
И не постигнешь синего ока,
Пока не станешь сам как стезя…
Пока такой же нищий не будешь,
Не ляжешь, истоптан,
в глухой овраг,
Обо всем не забудешь,
и всего не разлюбишь,
И не поблекнешь, как мертвый злак.
Стихотворение датировано 10 октября 1905 г. А 17 октября Блок участвовал в революционной демонстрации и даже нес красный флаг. Возможно, потом эти воспоминания – Христос в розах и красный флаг – соединились в «Двенадцати». События первой русской революции Блок относит к числу наиболее важных вех жизни. Он откликнулся уже на начало ее – события «кровавого воскресенья», 9 января 1905 г.
Шли на приступ. Прямо в грудь
Штык наточенный направлен.
Кто-то крикнул: «Будь прославлен!»
Кто-то шепчет: «Не забудь!»
<…>
Ведь никто не встретит старость
– Смерть летит из уст в уста…
Высоко пылает ярость,
Даль кровавая пуста…
<…>
«Революционные» стихи Блока (вплоть до «Двенадцати») далеко не так однозначны, как пыталось их трактовать в свое время и советское, и антисоветское литературоведение. Взять, к примеру, стихотворение «Митинг», рисующее выступление революционера на трибуне и его неожиданную смерть от чьей-то пули. Оратор наделен некоторыми прямо-таки демоническими чертами:
Он говорил умно и резко,
И тусклые зрачки
Метали прямо и без блеска
Слепые огоньки.
<…>
И серый, как ночные своды,
Он знал всему предел,
Цепями тягостной свободы
Уверенно гремел.
Только смерть неожиданным образом просветляет и освобождает самого оратора:
И в тишине, внезапно вставшей,
Был светел круг лица,
Был тихий ангел пролетавший,
И радость – без конца.
<…>
Как будто, спрятанный у входа
За черной пастью дул,
Ночным дыханием свободы
Уверенно вздохнул.
События революции заставили поэта выйти за пределы замкнутого личного мира, серьезно задуматься о судьбе своего народа, своей страны.
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне – ты почиешь, Русь…
«Из материала работы о русских заговорах и заклинаниях строится образ демонической колдовской Руси, – писал К.В. Мочульский. – Дебри, болота, зарева пожаров, снеговые столбы, где кружатся ведьмы, ночные хороводы разноликих народов, пути и распутья, ветер и вьюга, страшная, нищая Россия. И вся она – в движении, в полете, взметенная и взвихренная. В этом вихре – ее душа. Темный лик – лишь покров, закрывающий тайну. Стихотворение кончается торжественными мистическими строфами:
Живую душу укачала,
Русь, на своих просторах, ты…
Отметим несравненное мастерство «звуковой светотени», контраста темных «у» со светлыми «а». После приглушенной мелодии на «у» («живую душу… – Русь»), какими победными трубами поют созвучия на «а»:
И вот – она не запятнала
Первоначальной чистоты.
«Живая душа» России, «нищая» ее природа озарена нездешним светом. <…> На русской земле, смиренной и скудной, напечатлен Лик Христа. И чтобы понять Его – нужно стать странником, скитальцем, «нищим, распевающим псалмы». <…> «Путь» – «стремление» – «странничество» – «Россия» – «Христос» – такова линия нарастания лирической волны в стихах Блока» (Мочульский К.В. С.104). Неожиданно «церковно» звучит название второй книги Блока, вышедшей в декабре 1906 г. – «Нечаянная радость».
Продолжение следует…